Красная каторга: записки соловчанина - Никонов-Смородин Михаил Захарович

— Кто же выдал заговор? — спросил Матушкин.

— Выдал племянник Лойды. Лойда — знаешь, заведующий столярной мастерской. Такой среднего роста финн. Я его всегда видел и здесь и в мастерских одетым в кожаную куртку. У него племянник, состоял в финской группе заговорщиков. Жалко этому племяннику стало своего дяди, он и предупредил его по-родственному, чтобы тот остерегся. Его, как вольнонаемного служащего ГПУ, к тому же близкого к ИСО, могли убить. Тот, конечно, схватил племянника за шиворот и в ИСО. Насели на него Головкин с Дарвин, и все полетело вверх дном.

— Значит, не судьба.

Мы стояли молча, подавленные воспоминаниями.

— Кажется, нам придется здесь «загнуться», — криво усмехнулся я.

Матушкин пожал плечами:

— Сильнее кошки зверя нет.

Он помолчал немного и продолжал:

— Петрашко сказал своему палачу — ну, сегодня моя очередь, но не забудь и о своей.

У меня защемило сердце. Матушкин продолжал:

— Вот ты здесь живешь совсем хорошо. Тебя считают за человека те же чекисты. По крайней мере — делают вид. А посмотрел бы ты, что сейчас делается на Ново-Сосновой или в Кремле! Да, что говорить — ты и без меня это знаешь. На материке в лазарете Кемперпункта полторы тысячи обмороженных ждут отправки на Соловки, как на курорт. Хорош курорт! Подумай: если обморозилось полторы тысячи, то сколько же на смерть замерзло? Дай Бог, если из сотни отправляемых на лесозаготовки уцелевает пятнадцать-двадцать. Остальные остаются навеки в карельской трясине. Эх, дряблость, дряблость, на ней всякие узоры вышивают наши хозяева!

Я молча пожал руку Матушкина. К нам подходил танцующей походкой письмоносец Пятых.

— Семен Васильевич, письмо.

Он передал мне распечатанный в цензуре конверт с письмом. Перед глазами замелькали милые строчки. Я жадно начал читать и перечитывать их много раз, словно во сне хотел удовлетворить жажду приснившейся водой. Но вода не утоляет жажду и тоска сжимает сердце.

2. КАК ВЫГЛЯДИТ СВОБОДА

Мы готовим большую партию кроликов для отправки на материк, в Кемь. Перед крольчатником стоят длинные, узкие пятиместные транспортные ящики, с затянутой проволочной сеткой фасадной общей крышкой. Из каждого отделения торчит мордочка молодого кролика. На левом ухе каждого животного вытатуированный номер. В племенной карточке, имеющейся на каждого отправляемого, — родословная животного.

На окрестных островах на летнее время выпущены прямо на свободу молодые кролики. Пока идет нагрузка ящиков я беру маленькую лодку-душегубку и отправляюсь по островам подкармливать животных. На двух самых ближних островах выпущены пять молодых козлят. Они издали увидали мою лодочку и приветствовали меня радостным блеянием.

Кролики мчались со всех сторон к кормушке, едва я причалил к острову. Им не хватало скудного растительного корма.

Самый большой из этих островов — Сенокосный. Его площадь пять гектаров. На нем есть глухие заросли. В самой чаще, в надежном месте, у меня есть сокровище — карта севера Европейской России из книги «Промысла Белого моря». Накормив кроликов, я достаю карту и начинаю старательно изучать север. Карта довольно подробная в масштабе пятьдесят верст в дюйме. Я тогда и не предполагал как на самом деле карта эта мало соответствует натуре и верил ей вполне. За созерцанием карты, являющейся здесь на Соловках сокровищем, проходит час, а может быть и больше, пока я не прихожу в себя и не прячу карту на старое место.

В крольчатнике меня ждала неожиданная новость: я еду на материк без конвоя сопровождать партию кроликов. Туомайнен поручился за мое возвращение на остров.

— Сначала ИСО не хотело вас выпускать с острова, — рассказывает Девчич, — но Карлуша настоял на своем и поручился за ваше возвращение. Если вы не вернетесь, то он должен будет за вас сесть.

Предстояла большая канитель с отправкой транспорта кроликов с островов питомника на пристань Главного Соловецкого острова в бухте Благополучия. Транспортные ящики с животными на лодках отправляются к Варваринской часовне и оттуда, на подводах, перевозятся дальше мимо сельхоза на пристань.

Я уезжаю с последней партией ящиков. Ветер спал и хрустальные сумерки, какие бывают только на севере, делают все предметы какими-то не реальными. Иногда весло гребца ударялось о невидимую в воде медузу и она вдруг вспыхивала фосфорическим волшебным светом и тихо гасла за кормой.

На Соловецкой пристани я в волнении ходил между ящиками, выгруженными на пристань. Пароход «Глеб Бокий» был у пристани. Грузчики, как тени, молча проходили иногда около меня, что-то грузили. Я нетерпеливо ждал — когда же, наконец, погрузят кроликов.

На пристань приехал Михайловский и меня предупредил:

— Не забудьте получить бумаги у дежурного чекиста. Это вот за этой дверью. Без бумаг вас не пустят на пароход.

Я пошел в указанную дверь.

Из-за письменного стола на меня глянуло презрительно-хмурое лицо. Я некоторое время подождал.

Ни звука — как будто меня нет в комнате.

— Здесь, на пристани кролики. Я их послан сопровождать на материк. Нужен документ.

Молчание. Затем чекист цедит нехотя, глядя в другую сторону:

— Не знаю.

Я выбежал прочь. Уф, проклятая атмосфера палачей. Задохнуться можно.

Опять бегаю между ящиками. Наконец, грузчики подходят к ним. Я указываю, как их нужно грузить и прошу установить на палубе парохода.

Пароход дает первый свисток. Я опять иду к дежурному чекисту. Тоже олимпийское спокойствие. Едва выдавливаю из себя вопросительную фразу.

Молчит прохвост. Я чувствую, как у меня начинает усиленно биться сердце. А вдруг в последний момент решили не выпускать с острова, и мне не видать материка?

Меня даже в жар бросило при этой мысли. Мрачная фигура чекиста встала из-за стола, подошла к шкафу и, повернувшись ко мне, процедила:

— А ну, выходи отсюда.

Я выбежал прочь. Неужели не поеду? Гудит второй свисток. У меня опускаются руки. Сейчас пароход уйдет!

Ко мне приходит стрелок-охранник.

— Как фамилия?

— Смородин.

— Получи документы и чеши [14].

Он сует мне бумагу. Я пулей лечу на пароход к своим ящикам и не могу найти себе место от волнения. Подхожу к ящику, зачем-то открываю дверцу. Кроликн высовывают свои мордочки. Я смеюсь, как помешанный, закрываю крышку и опять начинаю ходить по проходам между ящиками. Мне кажется, будто трехлетняя каторга была просто сном и вот я просыпаюсь от этого сна здесь на пароходе, свободным как прежде.

Занимается заря. Пароход «Глеб Бокий», лавируя между указателей фарватера в виде больших крестов, медленно выходит из бухты Благополучия. Вот и последний мыс со сторожевым постом. Слева чернеют Заяцкие острова, а впереди, на еще не освещенном солнцем западе, чернели зубцами многочисленные каменные острова. Эти острова были, вероятно, такими же неприветливыми тринадцать лет назад, когда на носу парохода было написано не «Глеб Бокий», а «Архистратиг Михаил».

Я не могу оторваться от вида моря. Чудесный ветер дует мне прямо в лицо и я не могу надышаться его свежими струями. Страшные Соловки остались за кормой. Мы подвигаемся на запад к материку.

Я жадно пил новые ощущения и был весь во власти необъяснимой, необузданной радости.

Опять подхожу к ящикам, вынимаю и начинаю ласково гладить моих длинноухих питомцев. Они чувствуют умелые руки, живо успокаиваются и начинают тыкать своими мордочками мне в лицо.

Вот он — Попов остров. Та же пристань. Три года тому назад отсюда, полные отчаяния после первых истязаний и бессонных ночей, мы уезжали на Соловки с надеждой увидеть лучшее. Сколько осталось из нашего этапа живых, сколько легли на Ново-Сосновой, на торфе и погибло от тифа! И я, едущий обратно, чему я радуюсь?

Однако, мрачные мысли только на мгновение мною овладевают. Во мне замолкает все, кроме жажды свободы.

Мои ящики с животными бережно выгружают на деревянную пристань. Пароходный чекист дает мне указания — оставаться на пристани до прихода экспедитора.