Сижу на нарах... - Горбовский Глеб Яковлевич

А меж тем и этим братством,

сам не свой, стоял поэт…

И решал: куда податься?

Середины-то ведь нет!

1970

«У меня такая боль безбожная…»

У меня такая боль безбожная

набухает в жилке – на виске.

Погостишь, как гвоздик у сапожника,

и сидишь – по шляпку в каблуке!

В нашей дымной, в нашей вздорной комнате

половицы пляшут под ногой.

Заходите, трагики и комики,

поделитесь серенькой тоской.

У меня такая жизнь протезная,

что и запрокинуться невмочь…

А вчера соседку перерезало

на две половины: День и Ночь.

1963

«На Колымском тракте – трактир…»

На Колымском тракте – трактир.

Пьет проезжий преступный мир.

Пролетают с воплем машины,

тянут бешеный свой пунктир.

А в трактире преют плешины.

Вышла девушка на крыльцо –

кровью вымазано лицо.

1963

«Какое страшное лицо!..»

Какое страшное лицо!

Глаза ночные, без просвета,

а губы вылились свинцом…

Кому-то будет он отцом?

Чье тело будет им согрето?

Он молча пьет из кружки пиво.

И жмется очередь тоскливо.

1963

«Эта песня, птичка-песня…»

Эта песня, птичка-песня

в горле мечется.

Над деревней бледный месяц

бражкой лечится.

Это сосны, тянут сосны

шеи медные.

Надо мною воздух просто –

блажь рассветная.

Скоро утро вспыхнет мудро!

Сердцу некогда!

Спи, лахудра, – в сердце тундра…

Ехать некуда.

Ах, дорога, вниз полога, –

крах предчувствую…

Вот бы Бога, хоть немного,

Хоть бы чуточку.

1961

Из цикла «Прощание с алкоголем»

I

В. Конецкому

За окнами – лежание зимы.

Стоят дымы, и мечутся машины.

И не добиться радости взаймы.

…Белым-белы палатные мужчины.

Они, ворча, прощаются с вином.

Их точит зло, им выдана обида.

А за окном, за розовым окном

зарей морозной улица облита.

А добрый врач – стерильная душа –

внушает нам, довольствуясь гипнозом:

«Вино – говно. Эпоха хороша!

Великолепна якобы глюкоза.»

…Там, за окном, где винный перегар,

стоячий дым и меховые бабы, –

из-за ларька шагнул на тротуар

последний мой мучительный декабрь!

II

Износилась нервная система,

черепушка лопнула по швам.

Я грызу незыблемые стены,

бью больных по мягким головам!

То – пою затравленные песни,

то – пишу прошение в ЦК.

Я живу, как солнце в поднебесье,

остываньем тронутый слегка.

Захочу и вылечу простуду.

Захочу и вылечу в окно.

Приходила девушка оттуда –

из вчера… Заплакала смешно.

Я ее погладил по запястью.

И… залаял. И захохотал.

И зубами, прущими из пасти,

душный воздух резал и хватал!

III

Под пологом электропроводов

дымит морозно улица ночная.

Мы дети ядовитых городов.

Мы серый день покорно начинаем.

Мы давим кнопки, валим рычаги.

Душа людей танцует и коптится, –

как будто в пене вольтовой дуги

трепещет окольцованная птица!

Клубок улыбок, висельных гримас,

потоки лжи, разряды поцелуев!

Рабочий класс. На башне вечный Час!

И вечный мат плывет, как аллилуйя!

IV

Все некогда осмыслить бег времен:

крушенье эр, эпох звездопаденье,

мерцанье душ в коробочках имен,

стремленье тел за собственною тенью.

Больничным коридором узок путь.

В конце – дыра: прощание с родными.

Так в чем же суть? В падении на грудь?

Но кто прижмет, но кто тебя приимет?

Кто не прогонит с собственной груди?

Кто по тебе прольет молитву взгляда?

И ты летишь, ржавея на пути,

под неумолчный ливень звездопада.

1963 «Бехтеревка»

«С неохотой собрался в рейс…»

Эдуарду Зеленину

С неохотой собрался в рейс.

Хоть бы лопнул под нами рельс.

Хоть бы запил в купе сосед.

Партбилет бы выпал в клозет!

Пересяду-ка в самолет.

Над тоской лесов и болот

буду плыть, как птица удод,

этот свет возвращая а тот.

А потом опять, поутру,

как в могилу, в свою нору,

как в вулкан с синевы небес –

в преисподню земных чудес!

1967

«Мне пора на природу…»

Е. Михнову-Войтвнко

Мне пора на природу,

на деревья, на конки,

на проточные воды,

дармовые цветочки!

Я залезу на елку,

пропою петушком

в молодецкой футболке,

с завитым гребешком!

Кукареку, кварталы,

парапеты – ку-ку!

Вот какой разудалый

я вишу… на суку.

1961

«Роскошь сытых обиталищ…»

Роскошь сытых обиталищ,

сундуки надежд и снов…

Я поэтам не товарищ,

я им – дядя Иванов.

Я хожу задами улиц,

я гоняю голубей.

На помойке в драном стуле

я сижу, как воробей.

Я не думаю, не маюсь

в ночь с фонариком в душе…

Кто там голову ломает?

Все поломано уже.

1964

Поединок

Мне говорят: «Бери топор,

пойдем рубить кого попало!»

А я багряных помидор

хочу, во что бы то ни стало!

Мне предлагают: «На – деньгу.

Купи жену, купи машину.»

А я кричу кукареку!

Поскольку так душа решила.

Мне шепчут: «Сочини словцо

про дядю Васю… Вот чернила.»

А я зажал в дверях яйцо

и улыбаюсь, как горилла.

Меня хватают за рукав:

«Пойдем в кабак! Попарим душу!»

А я в ответ на это: «Гав!!»

И зубы страшные – наружу.

…Зовут, скулят. Устали звать.

Молчат угрюмою гурьбою.

А я хочу поцеловать

вот это небо голубое!

1967

Теремок

Темный бор, за ним бугор.

На бугре – крестьянский двор.

В синих окнах темнота.

И подперты ворота.

«Эй, вы, сонные тетери!

Отворяйте настежь двери.

Я вернулся из похода.

Веселиться мне охота».

Тишина вокруг, покой.

Ни собачки – никакой.

Хоть бы жареный петух

потревожил духом нюх.

Обойду сторонкой двор.

Сяду я да на бугор.

Да открою пузырек.

Да надвину козырек.

Да воспомню мать свою!

И чего-нибудь спою.

1975

Шептунам

Вы говорите: я старею,

мелею, выхожу в тираж…

А почему я не зверею,

заслышав сладкий голос ваш?

Мой Бог, винить меня столь пылко

Оповещать, что я маньяк,

что стал похож я на бутылку,

в которой булькает коньяк…

Душа горит! Тому виною –

звезда, погасшая вдали.

Вам скучно, ангелы, со мною?

А вы бы к дьяволу пошли.

1970-е

«Прилетит нехорошая весть…»

Прилетит нехорошая весть,

взбаламутит течение мысли,

и расхочется хлебушек есть,

словно корочку – крысы подгрызли.

Эти слухи, парящие вне,

и сверлящие мне оболочку,

словно мухи на белой стене,

оставляют на темени точку.

Проникая прямехонько в мозг,

эти слухи меня будоражат…

И потянет сердечко под мост,

под забор… Куда демон укажет.

1970-е

«Нет, не посулам-почестям…»

Нет, не посулам-почестям,

не главам стран и каст, –

я верю Одиночеству:

уж вот кто не предаст!

Лесами, сенокосами,

дворами (мимо, прочь!)

я сам в себе, как в космосе,

блуждаю день и ночь.

Без суеты, без паники,

порой – не без нытья,

без нудного копания

в завалах бытия

тащусь к мечте утраченной

в промозглые дворы,

к заветному стаканчику –

звезде моей норы!

1970

«С очередной берлогою прощаюсь…»

С очередной берлогою прощаюсь.

В палатке жил,

в шкафу (еще вмещаюсь!),