Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Тут же кто-то издалека огрел дрыном Калиныча по спине. Раза три, так что и мне слегка перепало.

Шлепок этот — словно точку поставил всем нашим разговорам.

Не знаю, сам ли я так подумал или этот голос мне приснился — как бы диктора из киножурнала «Новости дня»:

— Охотники Монастырщины вывели новую породу собак — не лающую…

И после пробуждения:

— Но летающую. В синем свете, не образующем тени.

На рассвете командир сказал, что никаких уток уже не будет.

— Отбой! Поумнела качка. Цяпер другой сад шукаць трэба.

— Ищи — не ищи, а охоте капут! — Охотники вставали, как из-под земли вылезали. Отряхивались. По привычке говорили полушёпотом.

— Чужинец сглазил!

— Охоту загубил!

Но главная укоризна досталась, конечно, Калинычу. За то, что, закурив, нашу засаду спалил. И чужинца привёл, и балабонил пустое — про Недакурков. Зроду таких никогда не было. А про то, что он крикнул как бугай, — не сказали. Значит, грамотно крикнул. И ухнул, и фыкнул.

Ещё живых добивали хлудом. Нижней частью — толчком. Те, кого не удалось зацепить с берега, — так в воде и остались. На съедение Самсону. Все тушки поместились в двух рюкзаках. Щуплые.

Брошенный инвентарь командир велел подобрать, может, ещё пригодится. Подобрали, понесли: кто — волоча за собой, кто — взвалив на плечо. И я своё бревно потащил.

— Забыли! Забыли! — приободрял командир хмурых охотников. — Про неудачу.

У всех были красные рожи — от журавины. Я отёрся.

Перед тем как отплыть, дозорный всех пересчитал — все ли сели. Все. Кроме Калиныча. Его, в наказание, оставили на острове — пусть сам вброд добирается. Неучёным — наука. «Куркины они, потому и Окурки» — долго вертелась у меня в башке эта глупость.

Охотники про него говорили:

— Балака, але не весялун.

Товарищем он мне не был, но я поклялся когда-нибудь отомстить за товарища.

На бортах разливали уже разрешённую самогонку. Плыли — одна за одной.

— Запевай! — крикнул командир из замыкающей лодки.

Теперь — самое оно — грянуть в полную силу!

«Тут всё — правда!»

(картинки с выставки)

Установка на пейзаж

Как-то поехали мы в Воркуту — рисовать людей труда и трудовые пейзажи.

— Не важно: труд — не труд, — так инструктировал нас перед поездкой известный пейзажист N, — главное — сделайте красоту. А где-нибудь в углу — поставьте фигуру с лопатой!

Как член выставкома он пообещал нашим работам «зелёную улицу».

— Если будет красота!

Почему — Воркута? Так карта легла (других не было). А нам, студентам худвуза, и Воркута — в радость.

Тогда мы справедливо полагали, что количество нарисованного перейдёт в качество. Всегда ходили с папками, делали наброски, набирали форму: Тимирязевский парк, очередь к продавщице воздушных шаров в зоопарке, церковь на Никитской, где Пушкин…

Душа художника требовала новых впечатлений и получила их сполна: полярный день, где, как говорят местные, глаза голодают без ночного неба, купеческие застройки на сваях, мощный Дворец шахтёров, похожий на Рейхстаг, потому что его строили пленные немцы, угольная шахта «Октябрьская», протекающая сверху шахтная клеть на 16 человек, людские вагонетки «Дружба», катящие нас вниз под углом в 25 градусов, штрек, ведущий нас к очередному спуску под тем же углом, полтора километра пути и полтора же часа в пути — вплоть до забоя — места, ниже которого ты уже не опустишься и дальше которого — не пройдёшь!

Всё виденное нами мы жадно зарисовывали, в спешке желая охватить как можно больше эпизодов: крепильщик Вася разбивает кувалдой глыбу, чтобы конвейер прошёл в «окно», машинист шахтных машин и установок Александр Евгеньевич — включает конвейер.

Мне удалось протиснуться туда, где непосредственно и происходил этот легендарный забой — угля в лаве. Увы, рисовать приходилось вслепую, потому что тусклый фонарик на каске, как его ни верти, не мог быть направлен на бумажный лист, а сами объекты изображения также — всего лишь смутно угадывались — в случайных вспышках массивного искрения.

Запомнились: пляшущие пятна фонарей в полутьме и угольная пыль, которая в конце концов и зачернила все наши рисунки. И — не беда. Тут главное — навык.

Чем ещё, кроме навыка, объяснялось наше безумное художество в таких непригодных для него условиях? Подспудной мыслью: никогда в жизни в забой мы уже не попадём. Надо пользоваться случаем.

После забоя я надолго утратил интерес к натурному рисованию. Старался рисовать — только из головы. По памяти.

Мысль: «Количество нарисованного перешло в качество».

Установка на Чукотку

К нашим творческим планам прилагалась в нагрузку обязательная работа — оформить штаб пограничных войск Заполярного округа. В порядке шефской помощи.

Штаб находился в Воркуте (автономная Республика Коми), а округ представлял собой почти всю северную границу СССР по Ледовитому океану. От Карского моря до Чукотского.

Полковник, заместитель начальника штаба по политической части, утвердив наши предварительные эскизы, сказал, что в качестве благодарности штаб может отправить нас на любую действующую погранзаставу, хоть на Чукотку. Мы были в восторге: Чукотка!

Спали мы там, где и работали, — в казарме, в отдельном кубрике, с отдельным входом и со своим ключом. Питались в армейской столовой, за офицерским столом. Офицеры вместо «Приятного аппетита!» говорили «Приятно кушать!». С тех пор я так тоже говорю.

Вместо нормального бранного восклицания говорили как-то по-стариковски невыразительно: «Египецкая сила!» Потом сообразил: здесь, в Заполярье, на умозрительном фоне Ледовитого океана — выразительно!

Мысль по ходу: «Если к Карскому морю прибавить „и“ — получится Каирское».

Четыре солдата, прикомандированные к нам из спортроты, помогали перетаскивать наглядную агитацию, грунтовать щиты, красить на щитах неответственные участки. Пользуясь нашим прикрытием, солдаты бегали в самоволку — «махаться» в тундре со срочниками из МВД (охрана зэков). Стенка на стенку — МВД на КГБ (пограничники тогда были при КГБ). Прибегали раскрасневшиеся, но не окровавленные, хотя махались ремнями с бляхами, куда был запаян свинец.

Трудились ребята старательно, безотказно. Видя, что мы зашиваемся с изобразительной частью, сами предложили набивать шрифты по трафарету и обводить карандашом эскизы, увеличенные под эпидиаскопом. Когда работа закончилась и была успешно принята самим генералом, мы их угостили — нормальной закуской и нормальной выпивкой. Разумеется — с соблюдением всех необходимых мер армейской предосторожности: после отбоя, и — при беседе вполголоса.

— Дневальные предупреждены?

— Так точно!

— Отделённый в курсе?

— Все — свои люди!

Утром нас вызвал к себе полковник, замполит:

— В штабе ЧП! Ваши помощники, напившись до скотского состояния, посреди ночи затеяли махаловку — между собой! Прямо на плацу! Ремнями до крови! Где пили? — не сказали. Но есть точные сведения, что — у