Томас Берджер - Маленький Большой Человек

Но в форму я ещё не стал облачаться, хотя индейцы, раздевшие трупы солдат, сразу понацепляли на себя награбленное: вот промелькнул индейский воин в сержантском кителе, вон там виднеется малыш, обряженный, как в платьице, в серую фланелевую форменную рубаху, а вот какая-то женщина надела поверх платья солдатское исподнее…

Наконец, дошли мы до холма, и я присел, делая вид, что завязываю на мокасинах шнурки, и сидел до тех пор, пока последний Шайен не скрылся из виду. Потом лег брюхом на снег и через заросли кустистой травы отполз в сторону ярдов на двести, после чего поднялся на ноги, осмотрелся вокруг и выбрал путь, как лучше незамеченным спуститься к речке. Выбравшись на берег, в очередной раз бросился в ледяную воду и, надо сказать, в этом месте вода доходила мне до самого горла. Главное было – не замочить мундир, и когда я перешёл вброд речку, он был сухим, так что я был готов немедленно в него переоблачиться хотя бы ради одного тепла – набрякшие кожаные ноговицы буквально смерзлись и задубели, так что идти в них было просто невмоготу.

Не забыл я и стереть с лица черную краску, ну, а если где немного ее и осталось, то смотреться будет она вполне естественно как пороховая гарь. Несложно догадаться, что мундир и сапоги оказались мне велики. Тогда в армии уже стали носить и брюки, и рубаху свободными, но вот кавалерийский френч кроили в обтяжку. Так что мне просто ничего другого не оставалось делать, как, несмотря на лютый холод, расстегнуть этот френч и хоть как-то немного скрыть свой мешковатый вид. Сапожищи болтались – ногам было где разгуляться внутри обувки, а что до шляпы, то она всё равно сползала даже после того, как я напихал в неё всякой там травы.

Тем не менее я решил идти и высунул голову из кустов, которые использовал как раздевалку. И неожиданно для себя вижу, что пялюсь прямо на Шайена, шагах в двадцати от меня. Я и глазом моргнуть не успел, как он пустил в меня стрелу. И, казалось, летит она по воздуху так медленно-медленно, и вся сложность заключалась только в том, что и я тоже от неё увёртывался медленно-медленно, как будто окунулся в бочонок патоки. А железному наконечнику треугольной формы, с краями острыми, как бритва, видать, очень полюбился мой нос, потому как куда бы я этот нос не поворачивал, наконечник гонялся за ним. Хочу сказать, что так почудилось. Мерещилось как-будто я кувыркаюсь, кувыркаюсь, а стрела словно приручена и повторяет каждый виток и поворот всего в каких-то долях дюйма от моего носяры. На самом деле произошло все это в какие-то мгновения – стрела пропала, Шайен упал на землю мёртвый, а в поле зрения возник кавалерист – капрал с дымящимся ружьём.

– Мать честная! – сказал он,- ну, и место же ты выбрал, чтоб наложить кучу!

Вот оказывается, чем – он подумал – я занимался тут, в кустах. И что мне оставалось делать, как не осклабиться в улыбке?

– Забирайся, – сказал он и показал на круп своей лошади. – Ну, как, не больно?

Тут краем глаза я заметил, что стрела застряла в полях шляпы, причём, настолько близко к правому виску, насколько это вообще возможно, чтобы при этом не поцарапать кожу. Но если посмотреть со стороны капрала – перо сначала, потом наконечник, – то, наверное, казалось, что стрела эта пронзила мне башку. Я отбрасываю стрелу в сторону, запрыгиваю на лошадь позади него и мы возвращаемся в селение.

И вот мы уже едем нижним краем стойбища тип и, и капрал этот пускает лошадь рысью навстречу небольшой группе людей в синих мундирах. Мы соскакиваем с лошади и капрал козыряет какому-то человеку.

– Сэр, – докладывает он, – мною произведена разведка ме…

– Минутку, – перебивает его этот офицер и поворачивается ко мне. А я стою себе немного в стороне и пытаюсь сообразить, где это я, потому что солдаты так и шныряют туда-сюда, туда-сюда; типи обыскивают, грабят, сгоняют в кучу шайенских женщин и детей, в один табун сводят захваченных индейских пони…

Я едва узнаю место, где прожил не одну неделю.

– Солдат! – рявкает этот офицер.- Извольте подойти ко мне!

Я подхожу, потому как вижу, что это он обращается ко мне. Внешность у него приятная, он высок ростом, хорошо сложен и, как припоминаю, на воротничке его форменной рубашки вышито по две звезды с каждой стороны. А ещё у него пшеничные усы и длинные светлые волосы, вьющиеся, доходящие до плеч.

Его голубые глаза смотрят холодно и колюче, а брови до того бесцветные, что замечаешь их только потому, что они кустисты. И голосом «как терка» он приказывает:

– Застегните ваш китель!

Я немедленно приступаю к выполнению приказа. А он говорит:

– Считайте себя под арестом! Доложить о себе начальнику сержантского караула!

Тут капрал, подобравший меня, ещё раз решил оказать мне поддержку.

– С вашего позволения, господин генерал, – говорит он, – этого солдата я нашёл в кустах, и чтобы его спасти пришлось убить индейца. В голову ему угодила стрела и, по-моему, бедняга просто малость спятил.

Намекать дальше мне не надо было, я наклонил голову набок, немного выпучил глаза и вывалил язык.

Лицо генерала исказила раздраженная гримаса:

– Ладно, уберите его отсюда. Тут в конце концов боевой штаб, а не психиатрическая лечебница.

– Господин генерал! – обратился ещё раз мой благодетель. – Разрешите доложить о результатах разведки…

– И не подумаю! – отрезал тот. – Большой ценности они представлять собой не могут, если вы вместо того, чтобы наблюдать за перемещениями противника, занимались спасением придурков.

Он резко обернулся к нам спиной и сообщил своей свите:

– Итак, я принял решение – пустить захваченных индейских пони в расход. Перестрелять всех до единого!

Среди офицеров один был такой крепко сбитый, отеческого вида, у него ещё из-под шляпы выглядывала седина. Я видел, что он смотрит на меня и глаза у него смеются, словно он меня раскусил. Но теперь, после этих слов генерала, он встревожился и пустился возражать.

– В табуне восемь сотен лошадей,- говорит он.- Может, не надо расходовать патроны почем зря.

– Я уже принял решение пе-ре-стре-лять, – говорит генерал,- и не нуждаюсь, Бентин, в ваших соображениях на этот счет.

Бентин долго-долго смотрит на генерала с нескрываемым презрением, а потом этим своим доброжелательным тоном говорит капралу, который вместе со мной все ещё стоит неподалёку от него:

– Соберите-ка лучше, голубчик, команду, человек пятнадцать, – и ступайте, предайте казни всех наших четвероногих пленников. Ну, а если выйдут патроны – сходите к утесам, позаимствуйте у Шайенов.

Капрал отдает ему честь, я тоже, и, клянусь, он подмигивает мне. Генерал, однако, ничего этого не видит – он энергично вышагивает вперёд-назад в элегантных сапожках, отдавая приказы солдатам и офицерам, один из которых, видать, был капельмейстером оркестра, потому что вскоре этот самый оркестр заиграл.