Э. Шевалье - Черноногие

— Медведи и бизоны! — взревел Ник, отталкиваясь от квакера энергичным движением. — Если вам охота схватиться со мной в маленькое затруднение, то скажите просто. Но подобных нелепостей не может переварить ни один честный охотник, они, точно горчица в нос, так и сшибают с ног.

Напасть с удивлением уставилась на квакера. Видно, она не могла понять, что все это значило, и старалась сообразить.

Кенет поспешил вмешаться и переменить тему разговора.

— Сколько уже дней мы провели в форте Гэри, а все еще не можем придумать плана, как нам отыскать и спасти Сильвину Вандер. Марк Морау надул нас и исчез с лица земли, не оставив ни следов, ни указаний, куда он скрылся.

— Ну вот! Только теперь вспомнил, что шел сообщить вам весть о прибытии Саула Вандера в форт. Он приехал на Огневике, который оказался в отличном состоянии. Свидание со старым другом принесло нам, то есть мне и Напасти, большую радость. Саул оправился от ран, но жестоко сокрушается о своем Розанчике. Да вот он и сам идет вместе с виноторговцем. Держу пари, что и потешная Персилья Джейн тоже неподалеку. Ну да, так и есть, это она тащится позади них. Ну, клянусь как честный человек, если бы по моим пятам всюду тащилось такое сокровище, продал бы я себя в рабство индейцам, только бы избавиться от него.

Теплотой насыщено было свидание Саула Вандера с Кенетом Айверсоном. С глубоким чувством молодой человек взял мозолистую руку старика и крепко пожал ее. Саул не произносил имени бесконечно любимой дочери, но Кенет видел по его глазам, что у него только она на уме.

— Есть еще одно счастье выше радости видеть вас снова в добром здравии, и я надеюсь, что нам не долго его ждать, — сказал Кенет.

— Моя дочь! Моя бедная Сильвина! — прошептал Саул.

— Поверьте, мы не оставались в праздности, но похититель совершил свои преступления с хитростью лисицы. До настоящего времени мы никак не можем напасть на настоящий след. Вероятно, вы уже слышали подробности побега Морау и наших попыток спасти вашу дочь. У него тут хватает добрых друзей. Никто преследовать этого злодея даже не собирается.

— И мы найдем его непременно! — воскликнул Ник с жаром. — Это так же верно, как верна природа. Мы будем гоняться за ним по всей стране, если он еще обитает на этом свете, мы непременно найдем его. Раз не найдем, в другой поищем, и так все дальше и дальше! — кричал Ник.

— Хорошо, очень хорошо, — сказал Саул, тронутый видимой привязанностью зверолова, — я не забуду этого, понимаете ли?

— Да, это я понимаю, — подтвердил Ник и вдруг, с озабоченным видом повернувшись к Голиафу, спросил, — а вы тоже с нами?

— Если вы в таком количестве, что можете защитить меня от этих ядовитых тварей и воспрепятствовать им в беспокойствах, которые они чинят мне при выполнении моей работы, то я ничего не имею против вашего предложения. В последнее время я понес такие потери, от которых жестоко возмутилась желчь Персильи Джейн. — Голиаф искоса посмотрел на упомянутую особу, не отстававшую ни на шаг от него. — Я готов все вытерпеть, чтобы сделать счастливой мою дорогую Персилью Джейн и чтобы дать ей возможность…

На этом слове Стаут был прерван голосом госпожи Стаут, в сравнении с которым визг циркулярной пилы — просто сладкая музыка.

— Так можно говорить при посторонних людях, которые не ели с тобой днем, не спали с тобой ночью, изо дня в день в течение всей жизни. Но посмотрите прямо в глаза вашей супруге, покинутой и одинокой! Из привязанности к мужу я ли не терпела и зноя, и холода, и дождя? И все лишения, и горе, и даже смерть? И ради чего, спрашиваю вас? Ради того, чтобы милый супруг вечно бегал от меня!

Персилья Джейн прижала к своим судорожно моргающим глазкам кончик платка с явными следами долговременной засухи.

— Ну что ты рассказываешь? Не для тебя ли я предпринял это трудное путешествие? — спросил Стаут, надувшись. — Ведь я тотчас приехал бы за тобой, как только сколотил бы состояние.

— Ах, негодяй! Ты думал, что я не сумею найти дорогу в эти дикие болотистые степи! Ты радовался, воображая, что если я сюда попаду, то сейчас же и пропаду, что меня растерзают лютые звери или похитят бесчеловечные индейцы!

— Я предполагал, что ты спокойно будешь ждать моего возвращения.

— Ах! — воскликнула Персилья Джейн с горечью. — Зачем я не осталась невинной девушкой, насколько бы я была счастливее теперь! Я была так молода, так неопытна, что поверила тебе, была увлечена твоими гнусными ласками! О, если бы я опять могла превратиться в невинную девушку, я бы скорее бросилась в пучину морскую, чем в объятия такого скотоподобного мужа! И почему не дано неопытным девушкам знание добра? Если бы я тогда захотела, то была бы теперь знатной дамой и разъезжала бы в каретах, а не бегала за мужем-бродягой.

— Сколько раз говорил я тебе, Персилья Джейн, что долг повелевает мужу всегда быть выше жены! Если муж будет вечно держаться за юбку, то когда же он научится стоять на своих ногах? Мне хотелось нарядить тебя в бархат и атлас, но я знал, что в штате Миссисипи этого не добьешься.

— В бархат и атлас? Ах, Господи! Да если бы ты водил меня в приличных ситцах, так я и за то была бы премного благодарна! Но разве ты заботишься о законной супруге, которая служит тебе опорой, утехой и радостью? Тебе бы только удрать куда подальше, не думая о том, прикрывается ли ее тело хоть лохмотьями.

— Не могу понять, как может чувствительный муж расстаться с такой супругой хотя бы на два часа, — сказал Ник со свойственным ему шутовским простодушием.

— Чувствительный муж! — повторила Персилья Джейн язвительно. — Он чувствителен только к себе! Слава Богу, что у нас детей нет! Будь у нас дочери, старшую мы бы назвали Элизой, младшую Персильей. Но хорошо, что Элиза и Персилья не родились на свет Божий, это такая милость Провидения, за которую мы все должны благодарить его!

— Женщина, — сказал Гэмет, — ты слишком резко выражаешься, тебе следует практиковаться в терпении и кротости столь прекрасных добродетелях женского пола. Вспомни, что муж есть глава жены.

— Глава жены? Это Голиаф-то моя голова? Ну уж нет, я не могу быть ниже кого-то на свете, не то что…

— Библия учит так…

— Уж мне-то не рассказывайте о Библии! Кто глубже, чем я, изучил ее? О! Если бы кто мог знать, как я ее изучала! Как добросовестно старалась я исполнять свои священные обязанности! Сколько времени у меня пропало даром, чтобы убедить и вырвать Голиафа из жалкого положения!

— Кажется, с тех пор прошло много лет, — проворчал Стаут.

— А если бы так, бросил бы ты свою жену в одних лохмотьях, завел бы ее в страну дикого невежества?

Голиаф поспешил заверить, что немедленно разоденет ее в самые щегольские наряды.