Анна среди индейцев - Пегги Херринг

— Надеюсь, он прав.

Николай Исаакович отстраняется.

— Почему ты так говоришь? — резко спрашивает он.

В темноте трудно рассмотреть выражение его лица.

— Я не имела в виду ничего такого, — отвечаю я осторожно. — Просто хотела сказать, что жду их возвращения со шкурами.

Он расслабляется и через мгновение целует меня в макушку.

— Ладно, Аня. Пошли. Хватит на сегодня.

Когда мы просыпаемся, берег не подает признаков жизни. Утро переходит в полдень, а колюжи все не появляются. На обед мы доедаем уху, и моим ногам становится теплее. Николай Исаакович, отказавшись от еды, остается на палубе. Он ходит туда-сюда, глядя в сторону суши. Сквозь подзорную трубу медленно обводит взглядом берег. Жучка следит за ним скорбными глазами, уши прижаты к голове, словно она уже знает, что он не увидит того, что высматривает.

Глава вторая

Бывают периоды, когда плавание проходит без сучка без задоринки: ветер дует в нужную сторону, течение не мешает ходу корабля, небо чистое, а если очень повезет, солнце согревает судно и поднимает настроение всем на борту. Через полтора месяца после отплытия для нашего брига наступает именно такой период. После того как мы несколько недель терпели пасмурное небо, частые дожди и капризы ветров, которые дули слишком сильно, а то совсем пропадали и наступал штиль, мы рады перемене.

Команда работает так слаженно, словно исполняет танец, где каждый знает следующее па и с удовольствием его выполняет. Канаты стонут, снасти кряхтят, паруса раздуваются, как будто стремятся стать облаками. Моряки старательно и грациозно управляются с такелажем и парусиной, помогая нам приблизиться к месту нашего назначения.

— Дестракшн-Айленд, — как-то раз на исходе дня говорит Тимофей Осипович, указывая на отрезок земли вдалеке. — Это английское название.

— Что оно означает? — спрашиваю я.

— Дестракшн-Айленд? — он качает головой. — Остров Разрушения. Все, что попадает туда, гибнет. От этого места не стоит ждать ничего хорошего. Никогда.

Остров окаймляют скалистые утесы. У самого западного края вода взбита в пену, как десерт. Издалека он кажется безобидным, даже красивым. Обходя остров с юга, мы оказываемся ближе к нему, и он открывается нам с новой стороны. Лежит на волнах, как шляпа. Две длинные отходящие от берега косы, изгибаясь, вдаются в море. Далекий берег за ним кажется однообразно песчаным, если не считать редких скал и устья реки, окруженного морскими птицами.

— Здесь терпели крушения? — вглядываюсь я, пытаясь обнаружить останки сломанной мачты или корпуса, какое-нибудь свидетельство бедствия, из-за которого остров получил свое название.

Тимофей Осипович смеется.

— Дело не в кораблекрушениях.

— А в чем?

— Думаете, в водяном? — дразнит он. Сгибает пальцы, изображая когтистую лапу, и оскаливается. С рычанием бросается на меня и хохочет, когда я отшатываюсь. — Не бойтесь, госпожа Булыгина, я смеюсь, — потом небрежно добавляет: — Дело всего лишь в колюжах.

Рядом стоит старый алеут Яков: шапка сдвинута на затылок, в руке — швабра, у ног — ведро с морской водой. Он самый старый член команды, весь седой, многие зубы уже выпали. По словам мужа, он работает на Российско-Американскую компанию с шести лет, поэтому хорошо говорит по-русски, пусть и с акцентом.

— Не стоит упоминать о таких вещах здесь в этот час, — произносит он и отворачивается, хлопнув шваброй по полу.

Я пристально вглядываюсь в остров. Кто-то наблюдает за нами оттуда? Кто-то с не самыми благородными намерениями? Я не набожна, я верю в торжество разума и научный подход, но не могу удержаться от того, чтобы коснуться серебряного креста на шее — так, на всякий случай.

Матушка надела мне этот крест много лет назад. Мне было всего восемь. У меня был ужасный жар, я исходила хриплым кашлем, и она сидела со мной несколько ночей. Ее рука у меня на лбу, на щеке была прохладной и легкой, как перышко. Потом все мое тело покрылось сыпью, красные волдыри вздулись до самых кончиков пальцев. Они так сильно чесались, что мне хотелось содрать с себя кожу.

— Это корь, — сказал отец. — Каждый ребенок ею болеет. Пусть все идет своим чередом.

Он коротко остриг мне ногти, чтобы я не чесалась.

Через день я перестала видеть.

Доктор утверждал, что отец прав: это корь, а потеря зрения — хоть и тревожное, но, по всей вероятности, временное явление. Он с таким уже сталкивался. Доктор прописал мне горькое лекарство. Велел, чтобы в комнате потушили все огни и задернули шторы, ведь от малейшего света я могла ослепнуть навсегда.

Мы с матушкой были вдвоем, когда начались видения. Я резко подскочила на кровати и закричала.

— Что такое? — воскликнула она.

Я видела оплетающих ветви змей, медведей с огненными глазами и выпущенными когтями, гриб, который обратился волком и стал преследовать меня. Они явились из тех сказок, что рассказывают детям все родители, желая научить их осторожности. Еще мне мерещился котенок: я завернула его в полу пальто, но он умер и превратился в скелет. Охотник, заманивший меня в лес и пытавшийся оставить со старухой, которая хотела отрубить мне пальцы. Эти странные создания были персонажами еще более жутких историй, которые рассказывали друг другу мать с подругами. Все они наконец ожили, и я не могла избавиться от них, закрыв или открыв глаза, ибо они существовали внутри меня.

— Если бы ты не забила ей голову этими сверхъестественными глупостями, ничего бы не случилось, — сказал отец. — Это всего лишь жар.

Он снова позвал доктора. Мне сменили лекарство. На этот раз доктор прописал какую-то микстуру, которая так смердела, что я чуть не задохнулась, прежде чем сделать хотя бы глоток. Я не могла заснуть, видения не оставляли меня, открыты ли или закрыты были мои глаза. Кожа горела. Дни сменяли друг друга, а облегчения не наступало.

Отец пригласил доктора в третий раз. Тот принес ведро с чем-то воняющим тухлой рыбой. Доктор предписал матери наносить содержимое ведра на мою сыпь дважды в день и держать полчаса. По истечении этого времени нужно было стереть мазь и окунуть меня в ледяную воду.

Отец велел слугам принести наверх ванну и закатить ее в мою спальню. Они ведрами таскали холодную воду, пока ванна не наполнилась. Мне слышно было непрестанный плеск, приглушенные голоса слуг.

Когда все было готово, матушка сказала отцу:

— Дальше я сама разберусь.

Ее прохладная ладонь твердо легла мне на лоб.

Я почувствовала неуверенность отца. Он опасался, что мать не станет следовать предписаниям доктора, однако его присутствие в комнате во время моего купания было бы немыслимо.

— Ты точно