Евгений Костюченко - Зимний Туман - друг шайенов

— Хорошо, называй меня Милли. Если ты хочешь вытащить друга из тюрьмы, надо идти к судье. Он милый старик, но иногда бывает ужасно вредным. Представляешь, он хотел закрыть наше заведение. Хорошо, что Мартин вступился. А то бы мы с тобой никогда не встретились.

Она двумя руками подняла кверху свои длинные черные волосы.

— Как я хочу сделать высокую прическу, чтобы шея была открыта. У меня красивая шея?

— Бесподобная.

— Вот, отлично, ты уже начал говорить комплименты. Что еще у меня красивого?

Волосы снова упали на ее плечи. Она перекинула ногу через подлокотник, и Гончар опять уставился на панталоны. Сквозь тонкое полотно темнел лобок.

— У тебя красивые ноги.

— Не слишком красивые. Бюст лучше.

Она приспустила блузку, чтобы он смог убедиться в этом.

— Знаешь, Стивен, там, в карете, ты меня очень напугал. Я терпеть не могу, когда меня хватают за грудь. Но у тебя такие нежные пальцы… Даже не ожидала, что у мужчины могут быть такие. Или мне это показалось?

— Хочешь проверить? Иди сюда.

Она перепорхнула к нему на колени, по пути избавившись от блузки.

— Как ты это делал? Да, вот так. — Она закрыла глаза. — А если судья не отпустит твоего друга, что тогда?

— Отпустит. — Он усадил ее поудобнее и поймал губами коричневый шарик соска.

— Ох, что ты делаешь? Разве… Что ты делаешь? Зачем?

— Тебе приятно?

— Ну да, только… Разве мужчины так делают?

— Разве нет?

— Не знаю… Ты как ребенок… Нет, продолжай. Ты очень странный, Стивен, очень. Я сразу поняла, что ты издалека. Ох, не надо так, я больше не могу… Скорее, скорее…

Его не надо было торопить, потому что он и сам уже не мог терпеть эту сладкую муку. Они повалились на ковер, не дотянув до постели каких-то двух шагов.

В ее комнате было то же вино, что они пили в ресторане, но теперь оно не усыпляло, а придавало новые силы. Зарываясь пылающим лицом в черные гладкие волосы, Степан шептал: "Милли, Милли". И была ночь, и было утро, и снова ночь, и он просыпался только для того, чтобы поесть холодного мяса, выпить вина и снова наброситься на свежее упругое тело, то податливое и безвольное, то непокорное и настойчивое.

Среди ночи его разбудил какой-то знакомый звук. Степан приподнялся в постели. Что это было?

В коридоре слышались удаляющиеся шаги.

— А, что? — сонно спросила Берта.

— Ты ничего не слышала?

— Нет. Спи, мой сладкий.

Так что это было? Он подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Кто-то спускался по лестнице. И вот этот звук раздался снова. Гитара. Кто-то нес гитару и настраивал ее на ходу.

Снизу послышались голоса и смех.

— А вот и Томми!

— Тише вы, черти! Будете шуметь — разгоню всех к чертовой матери.

— Не заводись, Мушкет. Томми, давай ту, про машиниста!

— Нет, пусть споет "Дикую Розу"!

Степан живо натянул брюки и сорочку. Осторожно ступая по ковровой дорожке, он вышел на лестницу и остановился, скрываясь за портьерами. Внизу несколько мужчин и женщин собрались вокруг дивана, на котором важно восседали его недавние попутчики — налетчик Мушкет и рядовой Хопкинс. Впрочем, никто бы не узнал вчерашнего дезертира в этом щеголе с гитарой. Синий пиджак с золотыми пуговицами, алая жилетка, белые брюки — и где только они раздобыли свои наряды? "Парни не теряли время даром", — подумал Гончар.

Налетчик, в полосатом костюме и белых штиблетах, поднял над головой руку с длинной сигарой:

— Леди и джентльмены, попрошу всех заткнуться. Что-то я не заметил, чтобы на входе продавались билеты на концерт. Поэтому Томми будет петь то, что сам захочет. А он хочет спеть "Одинокий дом". Верно, братишка?

— Верно, братишка, — словно эхо отозвался Томми, устраивая гитару на колене.

Его пальцы пробежались по струнам, и первый гулкий аккорд наполнил тишину ночи.

— Ухожу я, мама, забудь обо мне… — неожиданно низким голосом пропел Томми.

Гончар застыл, вцепившись в перила лестницы. Он вспомнил, как покидал Эшфорд. Тогда у него за спиной звучала эта песня. С тех пор, кажется, миновали годы. А ведь это было всего лишь прошлым летом.

Сзади скрипнула половица, и Берта прижалась к его спине.

— Слушаешь? Бросил меня и убежал слушать песенки? Негодный.

Он отступил в коридор, развернул девчонку и шлепнул пониже спины:

— Марш в постель. Нет, постой. Где Джек?

— Откуда мне знать? Наверно, ушел к себе в отель.

— Мне надо срочно его найти.

— Ты знаешь, который час? Скоро полночь. — Она потянула его за руку. — Спать, милый, спать. Давай отложим поиски Джека на утро.

Он вернулся в ее номер, но оставил дверь приоткрытой и до глубокой ночи слушал негромкую гитару и хрипловатый голос. К утру гости разошлись по номерам, и Томми прошел по коридору. Он был не один — Гончар услышал шуршание платья и сдавленный женский смех.

"Вот так соседи, — подумал Степан. — Кажется, Мушкет нашел в Ледвилле надежных парней, на которых так рассчитывал. А я вот пока никого не нашел. Ни Майвиса, ни Милли. Я ничего не нашел, только потерял время".

34. ПРОПОВЕДЬ НА ЭШАФОТЕ

— Джек ждет тебя внизу, — сказала Берта. — Говорит, если ты можешь ходить, то спустись. А если не можешь, то черт с тобой.

— Он так и сказал? Довольно странно слышать это от священника.

— Вот такой он священник. А что? Мы его любим как раз за это. За то, что он такой же, как мы. Так ты идешь?

— Да, конечно, только умоюсь. А ты?

— Я еще поваляюсь. Не могу вставать в такую рань.

Она скинула халат и снова забралась в постель. Степан погладил ее по щеке, но Берта отвернулась и спряталась под одеяло.

— Не смотри на меня, я страшная как смерть. Боюсь к зеркалу подойти. Иди, иди. Увидимся вечером. Может быть.

"Ты и вправду страшненькая, — подумал Гончар. — И при этом страшно милая. В тебя трудно влюбиться, и невозможно не полюбить. Прощай, девчонка". Он точно знал, что больше никогда не увидит ее.

Джек Тандерс сидел один в пустом холле за столом, читая газету. На нем снова был монашеский плащ.

— Не спрашиваю, как ты себя чувствуешь. Во-первых, это не мое дело, а во-вторых, это и так видно. Твои планы не изменились?

— Нет.

— Значит, сейчас мы из этого заведения перейдем в другое, не столь веселое.

— Мне не надо переодеться?

— Нет. Хватит с Мартина и одного святоши. Имей в виду, мы идем туда с весьма серьезной миссией. Я буду читать проповедь заключенным. А ты найдешь среди них своего приятеля, и вы сможете перекинуться парой слов.

— Как? Меня пустят за решетку?

— Да нет, все гораздо проще. Во время моего выступления ты будешь ходить по рядам, раздавать подарки и молитвенники, записывать пожелания. Тебе никто не помешает присесть рядом с каким-нибудь узником, выслушать его исповедь. Только пусть он исповедуется шепотом. Терпеть не могу, когда в аудитории кто-то бубнит. Ты все понял, брат мой?