Луис Ламур - Там, на сухой стороне

Некоторые сменили фамилии, потому что боялись гонений. В моей семье, например, многих убили, а когда мой прадед сбежал в Англию, ему посоветовали не разглашать свою настоящую фамилию, а взять другую. Иначе за ним стали бы охотиться. Он выбрал Чантри, хотя почему, мне неизвестно. Может быть, ему просто нравилось ее звучание, может быть, он восхищался человеком, который носил ее, — не знаю. Как бы там ни было, она хорошо нам послужила, и мы, надеюсь, не посрамили ее.

— Я немного знаю историю Ирландии, — сказал я.

— Это хорошо, Доби, но запомни, что теперь твоя родина здесь. Неплохо знать историю и обычаи страны, из которой пришли твои предки, — в этом нет ничего постыдного. Но ты живешь здесь. Эта земля тебя кормит. Конечно, есть и такие, которые стыдятся своего происхождения. В городах на Восточном побережье не берут на работу людей с ирландскими фамилиями или похожих на ирландцев. Сюда приезжают разные люди, в основном бедняки, хотя есть и отпрыски самых знатных родов Европы, и никто не знает и знать не хочет их прошлого.

С другой стороны, некоторые прибавляют к своим фамилиям приставки «О» или «Мак», чтобы они звучали по-ирландски. Однако человек есть то, кем он стал, и не важно, какая кровь в нем течет или какие дворянские титулы он имеет.

— А как ваша настоящая фамилия, мистер Чантри?

— Давай не будем о ней, Доби. Прошло три сотни лет, ее знает каждый младенец, родившийся в нашей семье, но ни один не произнес ее вслух. И мы не станем. Мы взяли себе фамилию Чантри, Чантри и останемся.

— Вы приехали, чтобы получить ранчо брата? Отец говорит, что по праву оно ваше.

— Нет, парень, я приехал не для этого. У меня была другая идея, хотя прежде всего я хотел повидать родственника. Ранчо ваше — твоего отца, потом — твое, однако вы будете владеть им без права продажи. С этим условием я и оформлю дарственную. Но я хочу время от времени наведываться сюда, а хижину в горах оставлю себе.

Что-то в моем лице привлекло его внимание: я забеспокоился, подумав о девушке.

— Что такое, малыш? Что тебя тревожит?

— Девушка… женщина, сэр. По-моему, ей нравится то место в горах. По-моему, она ездит туда, чтобы побыть одной. Она там оставила цветы…

— Если ей нравится это место, она сможет приезжать, когда ей вздумается. Но хижину я никому не отдам. — Оуэн постучал себя по нагрудному карману. — У меня здесь документы на землю, в том числе на ту, которую вы застолбили. Даже склон горы принадлежит мне, не считая еще кое-какой земли в округе. Твой отец застолбил четыре участка, и он их получит. Тридцать других я оставлю за собой, потому что люблю эти края и, наверное, приеду сюда, когда закончу некоторые свои дела.

Это был самый длинный разговор за несколько дней, последующих и предыдущих.

На рассвете меня разбудило эхо выстрела, и я в испуге вскочил. Отец одной рукой натягивал брюки, другой тянулся к ружью.

Но мы никого и ничего не увидели. Чантри и его конь исчезли. Через час, когда он въехал во двор, с его седла свисали завернутые в шкуру куски оленины.

— Вот вам свежее мясо, — сказал он. — Я не хочу жить трутнем, Керноган.

Чантри много работал в лесу, он отлично управлялся с топором, уверенно и легко, без видимых усилий срубая деревья. Тем не менее далеко от дома он не отходил и проводил много времени на крыльце, откуда с биноклем изучал склоны гор.

Однажды я попросил у него бинокль.

— Валяй смотри, — сказал он, — но обращайся с ним поосторожнее. Он, наверное, единственный в своем роде. Много лет назад его сделал мастер из далекой страны. Он был величайшим умельцем, а линзы полировал вручную.

Я поднес бинокль к глазам и был потрясен тем, как близко все оказалось. Мне хотелось протянуть руку и дотронуться до веток, я даже различал хижину, спрятавшуюся между стволами, и скамейку у двери.

Не это ли все он так долго рассматривал? Я почувствовал укол ревности. Неужели Чантри хотел увидеть ее?

Глава 3

Это была одинокая земля. Приехал Чантри и привез свежие новости, а так мы ничего не знали о том, что творилось вокруг. В холмах иногда работали старатели, но они боялись индейцев и старались не попадаться им на глаза — наскоро приходили, трудились и наскоро уходили.

Говорили, что к югу от нас, в Нью-Мексико, белых совсем не было. Те, что навроде нас приезжали с востока, либо направлялись дальше на запад, либо оставляли свои скальпы в индейских вигвамах.

Некоторые вообще пропадали без следа. К югу от нашего ранчо в овраге отец как-то нашел ржавый кольт «Паттерсон», сгнившие кости и несколько пуговиц — все, что осталось от человека, который хотел поселиться на этой земле.

Но индейцев здесь было великое множество, хотя на глаза они попадались редко. К северу жили юты, на западе и юге — навахо, а на востоке — апачи. Некоторые племена были дружественными, некоторые — отчаянно враждебными. Остальные сторонились всех, не желая вмешиваться в дела большого мира.

— Никогда не задумывался об индейцах, — сказал отец. — Как и о белых. Они просто люди и живут по своим законам, а мы — по своим. Если наши пути пересекутся, мы постараемся договориться, а если не получится — будем драться.

— Нельзя всех индейцев валить в одну кучу, — согласился Чантри. — Всякий раз, когда люди говорят, что индейцы такие-то, мексиканцы такие-то, англичане такие-то, они ошибаются. Каждый человек — уникален, среди любого народа можно найти и хороших людей, и плохих.

Однако не похоже было, что Оуэн Чантри очень уж полагался на хороших людей. Когда утром он надевал брюки, тут же цеплял к ним оружейный пояс с револьвером. Большинство людей первым делом надевают шляпу, он же вначале застегивал кобуру, а потом надевал сапоги.

— Думаете, у нас будут неприятности? — спросил я его как-то раз.

Он жестко посмотрел на меня.

— Малыш, — сказал он, — когда человек в меня стреляет, я делаю вывод, что он хочет драки, и не в моих правилах его разочаровывать. Мне не нужны неприятности, и я их не жду, но не хочу и оказаться трупом только потому, что был излишне оптимистичен. У меня есть оружие и полно здравого смысла, и если я буду думать, что говорю и что делаю, мне, возможно, удастся избежать неприятностей.

Он так и не сказал, зачем вообще приехал сюда, но это был тот вопрос, который не задают вслух. Хочет жить здесь — милости просим. В те дни можно было проехать сотни миль и не встретить ни души.

Чантри был прирожденным рассказчиком. Когда на него находило, он мог часами сидеть у очага, пламя которого отбрасывало на стены пляшущие тени, и говорить, говорить… Он побывал во многих землях, прочитал массу книг о древних веках, об Ирландии, о море и о народе, который называли троянцами. Они жили где-то за горами и воевали с греками из-за какой-то женщины. Он рассказывал мне о Ричарде Львиное Сердце — великом воине и плохом короле, и о Жане Анго, чьи корабли приплыли в Америку еще до Колумба, и о Бене Джонсоне — поэте, который поднимал над головой бочонок вина и выпивал его. Рассказывал о кочевниках, которые жили в черных шатрах в огромной пустыне, начинавшейся у горной страны Тибет.