В долине солнца - Дэвидсон Энди

Тревис поднял оружие.

Когда дым рассеялся, он подошел к лежавшему ничком в траве рейнджеру.

Бедро у него было разорвано в клочья.

Тревис наклонился, перекатил его на спину.

Рейнджер одним быстрым движением поднял пистолет и выстрелил в упор. Пуля вошла Тревису в живот.

Ридер приподнялся на левом локте и, вскинув свой кольт, прицелился в ковбоя. Когда же убедился, что ковбой не шевельнется и останется лежать на траве, он опустил руку и посмотрел на то, что осталось от бедра его левой ноги. Рубашка с этой стороны оказалась изодрана и пропитана кровью, и ему показалось, будто он видит в своей ране что-то напоминающее внутренний орган. Какой именно – он не знал. Он оглянулся через плечо и увидел, что находился в десяти-пятнадцати ярдах от торговых автоматов и настила на углу мотеля. Ридер убрал пистолет в кобуру – это удалось сделать только с третьего раза – и перекатился на правый бок. Затем, с помощью здоровой руки и ноги, подтянулся по траве и выбрался на настил. За собой он оставлял тонкий красный след, и ко времени, когда он достиг навеса между мотелем и кафе, его белая рубашка покраснела почти вся, начиная от груди и ниже. Он отполз, чтобы его было не видно со стороны кемпера, и прислонился спиной к сложенной из шлакоблоков стене мотеля, чтобы истечь там кровью и умереть. К нему липли травинки и гравий. Он поднял глаза и увидел на крыше кафе распростертые крылья мифического создания – пегаса, который в момент полета встал на дыбы.

По настилу раздались шаги, и на Ридера упала тень.

Стиллуэлл навис над ним, одной рукой прижимая дыру, которую Ридер проделал у него в животе, а во второй держа окровавленный лом. Лицо его было обернуто рваными полосами белой ткани. Те, что были на подбородке, приклеились кровью, но одна-две полоски на скулах висели свободно, обнажая покрытую волдырями кожу. Между темными пальцами, прикрывавшими живот, сочилась черная кровь.

Ридер закашлялся, сплюнул кровью на землю. Затем пристально посмотрел в темные блестящие глаза. Остального лица человека, убившего его, он не видел.

– Это закончится быстро, – заверил Стиллуэлл низким надтреснутым голосом. Лом он держал в руке, опустив, и сам покачивался на месте. Рану в животе он то прижимал, то отпускал, снова и снова. Он сел на колени, почти рухнул перед Ридером.

Ридер подумал о своем пистолете, тот был совсем рядом, но руки его уже слишком отяжелели.

Стиллуэлл посмотрел на запад – солнце там уже садилось.

Ридер сглотнул кровь, поднявшуюся у него в горле.

– Моя жена, она… – Он судорожно глотнул воздух. – Ее зовут Конни. Кон… – Теперь крови у него во рту собралось слишком много, и она хлынула по подбородку.

– Мне нужно еще одно последнее место, – сказал Стиллуэлл, и Ридер увидел у него в руках смятую записку, которая прежде висела у входа в офис.

Уехали на ярмарку.

Стиллуэлл занес лом обеими руками и направил на Ридера, будто это был гарпун, а Ридер – огромная рыбина, которая никак не хотела умирать, но Ридер заговорил еще лишь раз, прежде чем уйти.

– Чудовища, – проговорил он. – Мир просто кишит чудовищами.

VI. Врата Света

Аннабель, Сэнди и Калхун ходили среди кроликов в восточном павильоне с животными. Кролики сидели по всей поверхности складного стола, накрытого клетчатой скатертью, они были всех размеров и пород. И их было еще больше за столом, где их выставляли на продажу. Эти сидели в деревянных ящиках или проволочных клетках, иногда стопками по шесть-семь – белые и бурые, черные и пятнистые, французские и английские, вислоухие и карликовые. Их владельцы гордо сидели среди них на шезлонгах. Жирный бурый кролик размером с маленького ребенка был посажен в корыто с древесной стружкой. К корыту была прилеплена табличка: «МОЖНО ГЛАДИТЬ».

– Мне этот нравится, – сказал Калхун, просовывая палец в клетку бельгийского великана.

– Лучше его не трогать, – сказал Сэнди.

Аннабель стояла за выставочным столом, разглядывая деревянный ящичек, где сидел крошечный, кремового цвета кролик. Его ящик стоял на стопке из нескольких других и доставал Аннабель до уровня груди. Она наклонилась к нему и задумалась, насколько обычным он выглядел среди остальных – почти как дикий кролик. В его темных глазках правда было что-то дикое, хотя она знала: он никогда не знал свободы лугов или угрозы кружащего над ними ястреба. «В клетке безопасно, – подумала она, – но эта безопасность – просто-напросто клетка».

Она задумалась о том, почему переспала с Билли Калхуном, после стольких лет, на той кровати, что делила со своим мужем, после того, как сделала свой выбор, который привел к последствиям и жизнь продолжилась. Была ли это любовь? Что оно теперь значило – это мимолетное утешение в объятиях мужчины? Может, это были лишь прутья клетки, в которой она была заключена. Может, она сама – смиренное кремовое существо с бегающими черными глазками и бешено колотящимся сердцем? Она вспомнила, как заходила в сарай накануне ночью, и вспомнила кость, которую там нашла – могла ли та быть ее костью? Вдруг, если бы она раскопала побольше, то нашла бы в земле весь собственный труп, мертвый, как та черепаха, и похороненный временем и мужчинами, и не было с ней ни Иисуса, ни всяких созданий света, и не было реки, где ее ждал покойный муж с сыном, и это, решила она, и есть суть бессмертия: земля и гниение.

Или яркая, мерцающая синева, переходящая в черноту.

Аннабель отступила от кроличьих клеток и дотронулась рукой до лба. Затем почувствовала, как присыпанный соломой пол рухнул у нее под ногами, и упала.

Вечернее небо заполоняли облака, и за ними садилось солнце. На его фоне четко вырисовывались очертания двух огромных колес обозрения. В вышине над карнавальным шумом, скрежетом металла и смехом, доносившимся от сцены, стоявшей где-то на ярмарке, раздавалась старая песня в стиле кантри – ее пела какая-то девушка, молодым и печальным красивым голосом.

Тревис встал перед воротами. Он был в тяжелой джинсовой куртке с флисовым воротником, поднятым, чтобы скрыть рваное горло. Куртка была также застегнута на раненом животе. Кровь на руках он спрятал под кожаными перчатками. Прежде чем выйти из мотеля, он снял повязки с лица и дважды обвязал ими горло, а остальные запихнул под рубашку, чтобы заткнуть дыру, которую проделал в нем рейнджер. Хотя теперь там уже все пропиталось кровью.

Ворота выгибались в дугу над толпой, светя яркими лампочками, и в стеклянном киоске под ними сидела женщина, продававшая билеты. Глаза ее блестели за линзами очков, будто монеты на глазах покойника. Тревис заплатил женщине пять долларов.

– Веселитесь, – пожелала она.

Тревис шагнул в ворота.

Одну руку он держал на изрешеченном животе. Какая-то смутная часть его сознания ощущала боль, которую, знал он, чувствовать он не должен. Но эта часть его находилась очень глубоко и относилась к нему самому, сломленному и разбитому. Кровь Рю, полицейского, рейнджера, матери с ребенком – вот что придавало ему сил каким-то образом, вот почему его конечности двигались, будто у чудовищной марионетки.

Он прошел мимо сцены шоу уродов, где толпа деревенщин собралась, чтобы поглазеть, как татуированная женщина пожирает огонь. Огненными стрелами, которые она спускала в свой пищевод, на деревянной сцене орудовал старый морщинистый карлик в клетчатой рубашке, грязных джинсах и оранжевой бейсболке. Сама женщина была в короткой черной юбке с блестками и черном трико без рукавов. Тревис примкнул к толпе, завороженный пламенем, что плясало на кончиках стрел, и мускулистыми руками темноволосой женщины, исписанными странными языческими символами. Он подумал о собственной татуировке, которой теперь не осталось. Как и его прошлого «я». Он наблюдал за выступлением, пока она не поглотила все пламя, не втянула его в себя, после чего отдала карлику почерневшие стрелы и толпа зааплодировала. Когда пожирательница огня поклонилась, карлик зажал одну из стрел зубами и протанцевал.