Чарльз Портис - Железная хватка

Шериф говорит:

— Над индейским народом у меня нет власти. Пусть им теперь судебные исполнители США за­нимаются.

— А они его арестуют? — спрашиваю я.

— Трудно сказать, — говорит. — Сначала его на­до поймать.

Я спрашиваю:

— А погоню-то за ним выслали, не знаете?

— Да, — отвечает, — я затребовал ордер на по­иск беглого преступника и рассчитываю, что на не­го выпишут типовой федеральный за ограбление почтовой коляски. Исполнителям я правильно имя передам.

— Я им сама передам, — говорю я. — Кто у них считается лучший исполнитель?

Шериф на минутку задумался. Потом говорит:

— Такое предложение нужно хорошенько взве­сить. Их под две сотни. Сдается мне, лучший следо­пыт — Уильям Уотерз. Наполовину он команчи, и когда по следу идет, на него стоит посмотреть. А са­мый гнусный — Кочет Когбёрн. Без жалости чело­век, двойной жесткости, о страхе даже думать не умеет. Но прикладывается. А вот Л. Т. Куинн — он своих пойманных доставляет живьем. Может время от времени кого-нибудь упустить, но верит, что даже с худшим негодяем полагается обходиться по-чест­ному. Да и потом, за покойников суд не платит. Ку­инн — хороший служитель правопорядка, а кроме того — и проповедник без сана. Улики подкладывать не станет, пленного не обидит. Как стрела пря­мой. Да, я бы решил, что Куинн — лучший, кто у них есть.

Я спрашиваю:

— А где мне этого Кочета найти?

— Завтра наверняка будет в Федеральном су­де, — отвечает шериф. — Там парнишку Уортона судить будут.

У шерифа в ящике стола лежал папин ремень с пистолетом, и он мне его отдал в мешке из-под са­хара, чтоб удобнее нести. Одежда и одеяла остались в меблированных комнатах. Мустанги и папино сед­ло—у Стоунхилла в конюшне. Шериф мне записку выписал для Стоунхилла и хозяйки меблирашек, не­кой миссис Флойд. Я ему за помощь сказала спаси­бо. Он ответил, дескать, чем могу.

Времени было около полшестого, когда я добра­лась на грузовой двор. Дни на убыль шли, уже стемнело. На юг поезд отправлялся что-то после шести. Ярнелл ждал у товарного вагона, куда по­грузили гроб. Грузовой агент, говорит, разрешил ему так вместе с гробом и ехать.

Еще сказал, что поможет мне найти место в си­дячем вагоне, но я ответила:

— Нет, я еще на денек-другой тут останусь. На­до с мустангами разобраться, а еще хочу, чтобы закон взялся за дело. Чейни-то сбежал начисто, а они даже не чешутся.

Ярнелл говорит:

— Вам одной в этом городе нельзя.

— Все будет хорошо, — отвечаю. — Мама знает, что я самостоятельная. Скажи ей, что я буду в «Мо­нархе». А если там комнат нет, я шерифу передам, где меня искать.

А он:

— Я,— говорит, — наверно, тоже тогда останусь.

— Нет, — отвечаю ему я, — ты лучше поезжай с папой. А дома скажешь мистеру Майерзу, что я ве­лела положить его в гроб получше вот этого.

— Маме вашей не понравится, — говорит Яр­нелл.

— Я через день-два вернусь. Передай ей, что я сказала: пусть ничего не подписывает, пока не при­еду. Ты ел что-нибудь?

— Чашку горячей кофы себе выпил. Не голод­ный я.

— А в вагоне печка есть?

— Да я в пальто завернусь — и ничего. 

 — Я тебе очень благодарна, Ярнелл.

— Мистер Фрэнк меня всегда очень привечал.

— Кое-кто меня и выбранить может, дескать, на отцовы похороны не поехала. А я им так отвечу: мне нужно было заняться папиными делами. Дэнвиллская ложа похоронила его в масонском фар­туке.

До «Монарха» я дошла как раз к ужину. Миссис Флойд сказала, что свободных комнат у нее нет, раз в город столько народу понаехало, но меня она все равно как-нибудь устроит. Поденная плата у нее была семьдесят пять центов с двумя кормежками, доллар — с тремя. А за одну кормежку она взимать не умела, поэтому мне все равно пришлось ей семь­десят пять центов заплатить. Хоть я и собиралась наутро купить себе просто сыру и крекеров, чтобы днем покушать. А сколько миссис Флойд за неделю брала, даже не знаю.

За ужином у нее сидело человек десять-двенадцать, все — мужчины, кроме миссис Флойд и меня, да еще та слепая старуха, которую звали «бабушка Тернер». Миссис Флойд любила поболтать. Всем вокруг рассказала, что я — дочка того человека, ко­торого у нее прямо перед домом застрелили. Мне такое не понравилось. Она рассказывала с подроб­ностями и про моих родных нахально интересовалась. Я еле сдерживалась, чтоб отвечать ей учтиво. Не хотелось мне с праздными любопытствующими про все это говорить, как бы они мне там ни сочув­ствовали.

Я сидела на углу стола между нею и высоким человеком — у него спина была такая, будто дышло проглотил, голова-набалдашник и полон рот зу­бов торчит. Болтали, считайте, они вдвоем с мис­сис Флойд. Мужчина этот везде ездил и продавал карманные арифмометры. Один он был при костю­ме и галстуке. Рассказывал про свои странствия интересно, но остальные на него обращали мало внимания, а в основном едой занимались — будто хряки в корыте.

— Ты поосторожней с курой и клецками, — го­ворит он мне.

Кое-кто есть перестал.

— Глаза побереги, — продолжает он. Какой-то грязнуля, сидевший через стол в во­нючей оленьей коже, поинтересовался:

— Это как? — говорит.

И с озорной искринкой в глазах торгаш пояс­няет:

— Можно глаза себе сломать, ее там выискивая. Мне показалось, что шутка стоящая, но грязну­ля ему зло так заявил:

— Соображения у тебя — что у белки, — и опять давай клецки наворачивать.

После этого торговец уже помалкивал. Клецки были вполне, только салом да мукой двадцати пяти центов бы не набралось.

После ужина кое-кто из мужчин вышел в го­род — может, виски пить в барах да слушать шар­манку. А мы все в залу пересели. Там жильцы дремали, читали газеты, про казнь беседовали, а торговец рассказывал шутки про желтую лихорадку. Миссис Флойд вынесла папины вещи, которые в дождевик завернули, и я их перебрала и составила опись.

Все было вроде на месте, даже нож и часы. Часы латунные и не очень дорогие, по я все равно удиви­лась, что нашла, потому что люди если даже боль­шие вещи не крадут, то уж мелочь какую-нибудь, вроде часов этих, все равно стянуть норовят. Я по­сидела сколько-то в зале, послушала их разговоры, а потом спрашиваю у миссис Флойд, не отведет ли она меня к постели. Она говорит:

— Ступай прямо по коридору к последней спальне налево. На заднем крыльце ведерко с во­дой и умывальник. Уборная — тоже сзади, сразу за персидской сиренью. Спать будешь с бабушкой Тернер. — Потом, должно быть, заметила у меня на лице какое-то недоумение и добавляет: — Это ни­чего. Бабушка Тернер не против. Она привыкла делить с кем-нибудь кровать. Она тебя, миленькая, даже не заметит.