Роберт Говард - Стервятники Уэйптона

Коркоран на минуту задумался.

— Ладно. Сейчас нет толку отправляться в Канзас, — наконец ответил он. — Да и в Техасе мои родственники ни с кем не ссорились, насколько я знаю. Я не прочь посмотреть на Уэйптон. Принимаю твое предложение.

— Отлично! — Миддлтон протянул руку и, когда Коркоран пожал ее, заметил, насколько она темнее, чем у него. Много лет перчатки не прикрывали эту кожу.

— Тогда сразу и отправимся! Но сначала надо распорядиться с телом Глэнтона.

— Я заберу пистолет и коня. Отправлю его родственникам в Техас, — сказал Коркоран.

— А тело?

— К черту, канюки разделаются с ним.

— Нет, нет! — запротестовал Миддлтон. — Давай прикроем его хотя бы камнями и кустарником.

Коркоран пожал плечами. Такая черствость была вызвана вовсе не мстительностью. Ненависть к светловолосому молодчику не распространялась на безжизненное тело. Просто он не хотел заниматься, по его мнению, бесполезным делом. Он ненавидел Глэнтона со всей безжалостностью своей расы, которая более продолжительна и терпелива, чем ненависть индейцев или испанцев. Но по отношению к мертвому телу он больше не испытыывал личной неприязни, оно было просто безразлично ему. Он был уверен, что однажды его собственный труп будет валяться на земле и канюки станут терзать его мертвую плоть. Это волновало его не больше, чем вид мертвого врага. Мировоззрение его было простым и даже варварским.

Раз жизнь покинула человеческое тело, оно стало не более чем еще одним вместилищем души, возникшем когда-то из праха и в прах уйдущим.

Но он помог Миддлтону оттащить тело в яму среди кустов и воздвигнуть неровный холмик. Потом он терпеливо ждал, пока Миддлтон вырезал имя юноши на грубом кресте из отломленных ветвей и втыкал его среди камней.

После этого они отправились в Уэйптон. Коркоран вел скакуна, потерявшего всадника. Через луку пустого седла был перекинут пояс с кобурой, в которой оружие мертвеца на рукоятке из слоновой кости имело одиннадцать отметин, каждая из которых обозначала отнятую человеческую жизнь.

Глава 2

ЗОЛОТАЯ ЛИХОРАДКА

Шахтерский городок Уэйптон раскинулся в широком ущелье, которое пролегало между скалистыми стенами гор и ступенчатыми склонами холмов. Дома, салуны и танцевальные залы лепились к скалам на южной стороне ущелья. Здания напротив них находились почти на берегу Уэйптонского ручья, который петлял по дну ущелья, не увиливая далеко от центра. По обеим берегам ручья мили на полторы от основного городского массива растянулись хижины и палатки. Люди намывали золотой песок из ручья и его крохотных притоков, стекающих в каньон по многочисленным расщелинам. Некоторые из этих расщелин выходили в ущелье между домами, построенными у их стен, и все эти хижины и палатки, разбросанные там и тут, производили впечатление, что город переполнил основное ущелье и расплескался по сторонам.

Здания были построены из бревен или из чистых досок, доставленных сюда через горы. Нищета с ее грязью соседствовала с кричащей роскошью. Во всем чувствовалась суровая мужественность. Если других качеств и недоставало, то этого хватало в избытке. Яркие краски, движение, бурная деятельность — сила и натиск! Атмосфера, наполненная всеми этими жизненными элементами, подзадоривала и возбуждала. Здесь не было утонченности и полутеней. Жизнь вырисовывала свое полотно широкими, смелыми мазками основных красок. Мужчины, приехавшие сюда, оставили позади нежную деликатность, позолоту культурной жизни. Империя строилась потом и кровью, напряжением всех сил. Люди возносились в мечтах и страшно разочаровывались. Не было мечты слишком сумасшедшей, предприятия слишком грандиозного, чтобы их не пытались воплотить в жизнь.

Страсти сталкивались и закручивались водоворотом. Каблуки стучали на струганых дощатых полах и оставляли отпечатки в пыли городских улиц. Голоса звучали в полную силу, любое настроение вдруг взрывалось вспышками дикой жестокости. Пронзительные голоса размалеванных гарпий смешивались со звяканьем золота на игорных столах, бурным весельем и яростными ссорами в барах, где спиртное рекой лилось в жаждущие, пропыленные, волосатые глотки. Таковой была типичная картина дней, когда огромная страна переживала период требовательного детства.

Но зловещая струя в жизненном потоке этого города ощущалась явно. Коркоран, провожаемый шерифом, полностью осознавал это. Его интуиция была заострена до состояния бритвенного лезвия той жизнью, которую он вел. Инстинкты стрелка развились до ненормального состояния, но иначе он и года бы не прожил после того, как приобрел славу мастера стрельбы. Но в обостренном инстинкте не было необходимости, чтобы почувствовать подводные течения здесь, темные и сильные.

Пока они прокладывали путь среди повозок, запряженных мулами, грохочущих телег и толпящихся на улицах людей, Коркоран не раз улавливал враждебные взгляды. Разговоры внезапно смолкали между оживленно беседующими людьми, когда они узнавали шерифа, затем оценивающие и одобрительные взгляды перемещались на Коркорана. Ему, кажется, было наплевать на их оценку.

Миддлтон проговорил:

— Они знают, что я вернусь с помощником, опытным стрелком. Некоторые из этих парней — «стервятники», хотя я не могу доказать этого. Присматривайся.

Коркоран посчитал этот совет слишком необязательным, чтобы отвечать на него. Они проезжали мимо «Короля алмазов» — игорного зала, возле которого у входа собралась группа людей. Они уставились на шерифа с Коркораном. Один из них поднял в приветствии руку.

— Эйс Брент, самый искусный игрок в Ущелье, — пробормотал Миддлтон, отвечая жестом на приветствие. Коркоран посмотрел на стройную фигуру в элегантном костюме, жесткое непроницаемое выражение лица и пару внимательных черных глаз.

Миддлтон не стал подробнее говорить об этом человеке и продолжал ехать молча.

Они проехали через центр города — средоточие магазинов и салунов — продолжили путь и остановились у стоящего в стороне от других здания. Между ним и городом ручей изогнулся широкой петлей, удаляясь от южной стены ущелья, а хижины и палатки последовали за ручьем. Это строение осталось в одиночестве. К тому же оно было построено так, что задняя стена вплотную примыкала к отвесной скале. С одной стороны от домика находился загон для скота, с другой — группа деревьев. Позади этой рощицы узкая расщелина выходила в ущелье — сухое и потому пустынное.

— Вот моя хижина, — сказал Миддлтон. — А вон та, — показал он на здание, которое они оставили позади в нескольких сотнях ярдов вверх по дороге. — Служит мне в качестве конторы. Мне нужна там только одна комната. Ты можешь располагаться в задней комнате, а лошадь держать в моем загоне, если хочешь. У меня всегда есть несколько лошадей для помощников. И за счет этого резерв свежей конины всегда под рукой.