Девушка из Монтаны - Грейс Ливингстон Хилл

магазине знали одного мужчину, который работает в шоу. Говорят, ему нравятся хорошенькие девушки, он наверняка будет рад ее нанять. По правде, Мэри Джеймс еще вчера обещала с ним поговорить и сегодня даст знать о результате. Наверняка эта работа подойдет кузине больше.

Элизабет вздрогнула. Еще один мужчина! Наверняка такой же, как все остальные – все остальные, кроме одного.

Она сделала несколько шагов в указанном ей направлении, а затем решительно повернула обратно. У бабушки сердце ушло в пятки: что эта ненормальная девчонка затеяла опять? Снова бунт?

– Что случилось, Бесси? – накинулась она с порога. – Возвращаться – плохая примета.

– Я в таком виде никуда не пойду, – взволнованно ответила девушка. – Так нечестно. Я не такая. Это все не мое, и в этом я не пойду. Я должна одеться в свое и быть собой. Если я ей не понравлюсь и она не захочет меня знать, тогда сяду на Робина и поеду обратно.

И, подобно Давиду, отказавшемуся от дареных царем Саулом брони и меча, отправилась на битву с пращой и камнями.

Она открепила вуаль, стянула противные перчатки с холодных рук, сняла шелковую блузку и пояс и облачилась в свой старый синий жакет и юбку, в которых прибыла в Филадельфию. Этот наряд тщательно вычистили и привели в порядок, чтобы она могла ходить в нем на работу. В нем Элизабет чувствовала себя самой собой. Жакет был длинным и очень удачно прикрывал ремень с двумя пистолетами. Она достала из чулана старую потрепанную фетровую шляпу и попыталась надеть, но высокий «помпадур» мешал. Она безжалостно расчесала это творение Лиззи и заплела длинные волосы в косу. Пусть бабушка увидит ее такой, какая она есть. Пусть поймет, что она за человек. И пусть сама решит, хочет ли стать настоящей бабушкой, хорошей и доброй.

Миссис Брэйди ужаснулась, когда Элизабет наконец спустилась по лестнице. Она пыталась остановить девушку, твердя, что это стыд и позор – являться в таком в виде в такое шикарное место, как Риттенхауз-сквер. Но Элизабет не слушала, она даже не стала дожидаться, пока тетя и Лиззи вернутся с работы – пойдет прямо сейчас, и все.

После ее ухода миссис Брэйди в полном отчаянии целых пять минут просидела в кресле-качалке. Еще никогда со времен побега Бесси на Дикий Запад, туда, где ее поджидала смерть, не испытывала миссис Брэйди такого чувства утраты. Бабушка уронила несколько слезинок. Девушка так похожа на ее Бесси, ее невозможно не любить, однако было в ней что-то, что возвышало ее над всеми ними, а с таким трудно примириться. Конечно, все идет от этих Бэйли. Миссис Брэйди не любила семейство Бэйли, но и не считаться с ним тоже не могла.

Но если б она проследила за Элизабет, она бы испугалась еще больше. Девушка направилась к бакалейщику и потребовала вернуть коня, отдав взамен последний уплаченный им в прошлую субботу доллар: конь нужен ей немедленно. После недолгой перепалки, во время которой она сполна продемонстрировала способность стоять на своем, паренек-курьер выпряг коня из повозки и принес из конюшни ее седло. Затем Элизабет вскочила на коня и направилась на Риттенхауз-сквер.

Глава 13. Другая бабушка

Элизабет затребовала коня, чтобы быть во всеоружии – как воин, отправляющийся на битву с врагом. Если эта бабушка откажется ее принять, что ж – она жива, дышит, у нее есть конь, и она свободна. Мир огромен, Запад все еще открыт для нее. Она может ускакать назад, в прерии, где воля и простор.

Старый конь разочарованно остановился перед высоким, аристократического вида домом на Риттенхауз-сквер. Он рассчитывал, что с городской жизнью покончено, что он и его дорогая хозяйка отправятся назад, в любимую прерию. Никакими, даже щедрыми порциями овса не заменить свободы, и тишины, и холмов. Он чувствовал, что надо возвращаться домой, а уж там и помереть не жалко – навидался он этого другого мира.

Она привязала коня к вделанному в тротуар кольцу, что показалось ему странным: мальчишка бакалейщика никогда его не привязывал. Он вопросительно посмотрел на дом и не нашел ни одного резона, с чего бы хозяйке туда входить. Места были совсем незнакомые: «Коффи и сыновья» ничего сюда не доставляли.

Элизабет же, пересекая тротуар и поднимаясь по ступеням к красивой резной двери, думала, что это ее последняя надежда найти крышу над головой. Если ничего не получится, ее ждет пустыня, голод и долгий-долгий сон. Но пока в холле с высокими потолками еще звучало эхо звонка, ей на ум пришли слова: «Да не смущается сердце ваше… В доме Отца моего обителей много, и если б было не так, сказал бы я тебе. Я уготовлю место для тебя… Приду я снова и приму тебя». Как это прекрасно! Поэтому, даже если и умрет она в пустыне, все равно дом для нее готов: об этом она узнала на собраниях Христианских усилий.

Дверь ей открыл представительный дворецкий. Вопросительно разглядывая ее, он сообщил, что мадам еще не вставала, но Элизабет сказала, что подождет.

– Она нездорова? – Сердце Элизабет сжалось.

– О нет, просто она еще в постели, мисс, – сказал старый добрый дворецкий. – Она никогда так рано не встает. Полагаю, вы от миссис Сэндз.

Бедняга, на этот раз наметанный глаз подвел дворецкого. Он подумал, что это девушка от модистки мадам Бэйли.

– Нет, я просто Элизабет, – улыбаясь, ответила девушка. Она почувствовала, что этот человек, кем бы он ни был, не настроен против нее. Он был стар и глядел по-доброму.

Он все еще думал, что она не модистка, а ее посыльная. Скромное платье и длинная коса делали ее похожей на совсем юную девчушку.

– Я доложу о вашем приходе. Присядьте, – и дворецкий указал ей на стул в полутемном холле как раз напротив двери в гостиную, через которую Элизабет заметила такую элегантность, о существовании которой и не подозревала. Она думала о том, как, должно быть, живется в такой комнате, где ходят прямо по бархату. Ковер был толстый и богатый. Она не знала, что это ковер, как не знала, что он соткан в каком-то бедном деревенском доме и привезен сюда годы спустя за баснословную цену. Она только видела, что он прекрасен, сияет, будто серебро, через которое проглядывают драгоценные камни цвета.

Через другую открытую дверь она увидела картину на стене. Это был ростовой портрет сидящего в кресле человека – и лицо, и поза была совсем как у