Томас Берджер - Маленький Большой Человек

Вот тогда-то я и признал совершенно безоговорочно, что это был великий человек – уж вы поверьте, и если кто станет говорить обратное, не слушайте его. А если вы со мной не согласитесь, то кто ж тогда по-вашему великий – я ума не приложу.

Как бы там ни было, а кровь у него совсем не такая, как у многих. Не скажу там насчет цвета, а вот по составу… такую ещё поискать…

Вот и всё, о чём я успел подумать перед тем как всё вокруг неожиданно стало красным, а затем быстро погрузилось в глубокую тьму.

ГЛАВА 29. ПОБЕДА

Перво-наперво я учуял какой-то резкий дурманный запах, потом целый букет, потом в затылке застучали барабаны: вначале забухал один, большой, вслед ему ударили другие, поменьше, и наконец их звуки слились в один протяжный заунывный гул: я вслушался в себя но барабанный рокот доносился откуда-то извне. А потом в меня ворвались голоса: криками, завываниями воплями, визгами – от гортанного хрипа до самого тонкого визга, едва ли не до свиста.

Осторожно-осторожно я разлепил глаза, малодушно предполагая, что нахожусь в аду, и, ясное дело, сразу вижу пламя, а затем – и самого Сатану – выглядит он так, как я всегда и думал, а то и хуже: на лбу – два рога, рожа – огненно-красная, изо рта – два огромных белых клыка и глазища – аж жуть берет!

Сатана сидел прямо передо мной и пожирал меня взглядом, ещё чуть-чуть – так и бросится на меня, а я что? – я и пальцем шевельнуть не могу, потому как слаб и немощен, только и силы, что взять да харкнуть в его жуткую харю… Я ведь как считал, я ведь считал, что демоны, они как люди: покажи им, что слаб – и все – пощады не жди. Но не успел я пересохшим языком набрать слюны, как Сатана открывает рот и… говорит по-шайенски:

– Ты проснулся?

Все ясно, сообразил я: меня убили Шайены, значит, я и есть у них в аду. И отвечаю по-шайенски:

– Проснулся. – И жду, что дальше будет. Эх, послать бы его… к нему самому, да вот беда: нет в Шайен-ском языке ругательств, кроме как обозвать мужчину женщиной.

– Вот и хорошо,- говорит он.- Так знай же, что свой долг я тебе вернул. И если мы ещё встретимся, то я тебя убью, и уже никто не скажет, что я поступил плохо.

Тут он как вскочит да как завопит: «уй-ю-ю-ю-у-у-у» – и выбежал из типи… Оказывается, мы были в типи… выбежал, а на нем-то ничего, кроме наголовника с рогами, набедренной повязки да мокасин, а все остальное – краска, с головы до пят. И никакой он не Сатана, а самый обыкновенный индеец.

А именно – Младший Медведь!

Пламя, конечно, оказалось небольшим костром посередине типи, а полог был отброшен таким образом, что я видел отблески большого костра снаружи, множество теней движущихся тел и очертания бегущих ног.

– Он побежал плясать,- говорит знакомый голос рядом,- но тебе некоторое время лучше оставаться тут.

Это неподалёку сидел на бизоньей подстилке Старая Шкура Типи: блики пламени плясали на его лице цвета мореного дуба.

– Ты хочешь есть? – спрашивает он.

Я изо всех сил попытался сесть, но куда там: руки, ноги как ватные, а сам я ни дать ни взять полупустой куль с мукой; тогда я пальцами ощупал ноющие части тела. На левом плече чувствую – повязка с какой-то сладковатой на запах мазью и с мхом, затянутая куском кожи, а ещё что-то на раненой щеке – на ощупь словно комок сырой грязи. Ну, а голова моя – в порядке, то есть, от боли совсем раскалывается, но череп, похоже, цел.

Наконец я шепчу шершавыми губами:

– Дедушка, не ожидал тебя увидеть.

– Я тебя тоже.- отвечает Старая Шкура Типи.- Хочешь, покурим?

– Так, значит, я жив? – говорю я.

Он протягивает руку и – тык в меня твердым, как рог, пальцем.

– Да-а-а, – говорит он,- если б ты был духом, то моя рука прошла б сквозь твое плечо, как сквозь дым.

То, что я с ним разговариваю, видите ли, ещё ничего не значило, ведь он много говорил с умершими, и не только умершими людьми, но и с животными.

Я спросил у него, что сейчас… вечер, утро, ночь…

– Шайены и дакота перебили всех солдат на гребне к тому времени,- говорит Старая Шкура Типи,- когда солнце было вот здесь.- Он показал рукой в сторону горизонта: похоже было на шесть часов или полшестого. – А сейчас, – продолжал он, – уже ночь и все пляшут, чтобы отпраздновать победу. Остальных «синих мундиров» на холме дальше по течению реки мы убьем завтра. А сегодня был великий день…

Он вздохнул, а после вздоха продолжил:

– Я стал слишком дряхл и не могу больше сражаться и, как ты знаешь, глаза мои уже не видят, но мальик меня сводил на Хребет Жирной Травы, отсюда хорошо видно место, где были солдаты. И я слышал шум битвы, и я вдыхал её гарь, и многое видел внутренним взором, а это даже лучше, чем видеть воочию, потому что, как мне сказали, всё равно всё заволок густой дым.

– Здесь собрались почти все Лакоты, а они замечательные воины, лучшие в мире, не считая Шайенов.

Он пришёл в возбуждение, при этом на его старческом животе выступили капельки пота, а его незрячие глаза засияли.

– У хункпапов есть мудрый человек по имени Сидящий Бык. Несколько дней назад они собрались на Пляску солнца на реке Роузбад, и он нанес себе сто кровавых ран, и ему пригрезилось много солдат, падавших в индейский лагерь с неба головой вниз. Потом мы подались охотиться в верховьях на бизонов и какие-то солдаты стали в нас стрелять, так что мы их истребили.

Наверно, это была колонна генерала Крука, которая подходила с юга, и теперь стало понятно, почему Терри и Кастер так никогда с ним и не встретились.

– А потом,- продолжил Старая Шкура Типи, достав при этом из кучи хлама за спиной томагавк и принявшись его взмахами сопровождать свою речь,- мы перебрались сюда, в долину Жирной Травы, и некоторые утверждали, что те, первые солдаты, как раз и были теми, которые привиделись Сидящему Быку, однако же другие возражали: «Нет, это не те, потому что эти солдаты не напали на наш лагерь. ещё придут другие». Но в этом споре я не участвовал, ибо хотя Бык и мудрый человек, но лишним вниманием его легко испортить, и Ссадина ему завидует. А это плохо…

С этим после нескольких недавних недель, проведенных в Седьмом полку, я был совершенно согласен, и испытывал едва ли не злорадство, услышав, что подобное имеет место и среди индейцев. Но это так, вскользь, между прочим, потому что в память мне глубоко запали эти последние минуты с Кастером на гребне и мысль о них я никак не мог выбросить из головы в течение многих дней, даже месяцев, а то и лет. Ибо трудно остаться таким, как был, когда побывал на волосок от смерти.

Ну, Старая Шкура Типи все говорил, говорил, говорил всю ночь напролет, пока снаружи стучали барабаны и продолжались победные пляски; огромные костры озаряли всю долину, а небольшие отряды Рино и Бентина в это время тряслись от страха, затаившись на окрестных холмах. Время от времени я проваливался в сон, и на это у меня были веские причины, весомей не бывает, и не думаю, что б вождь счел это дурными манерами, потому что и без меня он всё равно в общем-то говорил, говорил, говорил… ни к кому не обращаясь.