Чаща - Джо Р. Лансдейл

имей в виду: хоть ты роешь могилу, я делиться своими деньгами не стану. Посчитай это за аванс, чтобы выследить тех парней, что забрали сестренку. Дальше вот так поступим. Остаешься докопать могилу, а я пойду стащу лошадь, а потом тебя заберу.

Подобный оборот мне совсем не понравился, но я решил, что выбирать не приходится. Хотя, может, стоило бы при случае ввернуть имя Иисуса и поглядеть, не внушит ли оно более праведный образ мыслей. В общем, Юстас вместе с боровом отправились на промысел, а меня оставили доканчивать работу.

Тут я вспомнил о Луле, и меня аж заколотило. Мы всегда отлично ладили, я даже соглашался играть с ней в куклы и представлять чаепития, хотя ни разу не встречал кого-либо, кто хоть раз мог похвастаться подобным опытом. Славной она была девочкой, а мы, как брат и сестра, прекрасными друзьями. Хотя когда был помладше, не раз гонялся за ней с лягушкой, чтобы напугать, а то и с ручной косилкой. Бегала она хорошо. Но ярче всего вспоминалось, какой она бывала странной, задумываясь о вещах, до которых всем прочим не было дела. Вроде того, как колибри может летать задом наперед или отчего цыпленок с крыльями, а летать не может. Притом она не выпендривалась, а интересовалась всерьез. Случалось такое постоянно, а я всегда ей отвечал – мол, захоти Бог нам это разъяснить, непременно записал бы в книге. Однажды она поглядела на меня и спросила:

«По-твоему выходит – Бог написал Библию сам, и все на английском? Как же, зная обо всем на свете, он ни слова не написал о колибри и цыплятах?»

Такие мысли мне ни разу в голову не приходили, но прежде, чем я успел что-то сказать, она уже переключилась на другие загадки, где объяснения, судя по всему, также отсутствовали.

Пока не надоело, я еще немного покопал, а потом оперся на лопату. И тут понял, как сильно устал, и решил присесть. Обгоревшая шея вовсю давала о себе знать, да ничего, кроме как терпеть, не оставалось. И вот, когда я начал думать, что меня просто одурачили, заставив рыть могилу задарма, я увидел, как по сумрачному склону холма верхом едет Юстас, а боров трусит следом. Лошадь была в упряжи, но без седла.

Когда он подъехал ближе, я разглядел у него за поясом самовзводный револьвер, похожий на тот, что был у Жирдяя.

– Ну, самое время убираться, – сказал он.

Он протянул руку, я ухватился, и он затянул меня лошади на спину. Мы двинулись трусцой, боров поспевал следом, не издавая ни звука. Казалось, он даже не дышит.

* * *

Нельзя назвать поездку легкой, вот так, без седла, когда несколько раз я едва не свалился. Чтобы удержаться, пришлось обхватить руками Юстаса. Меня это немного стесняло, ведь я считал себя достаточно взрослым, чтобы не цепляться за него, будто дитя за мамкину сиську. Но, как говорится, не кобенься и надевай, что дают. Боров – именно так и звали нашего свинячьего компаньона – поспевал за нами без видимых усилий, чем немало меня удивил.

Когда мы почти достигли цели и оставалось пересечь реку, луна висела высоко в ночном небе. Мы выбрали место поуже, только вода после вчерашнего дождя еще не спала и неслась едва ли не бурным потоком.

Сначала она шумела под брюхом лошади, потом поднялась к бокам, а там и до наших колен. Однажды мы скользнули в вырытую течением яму, лошадь провалилась по шею, и мы мгновенно промокли. В тот момент меня едва не смыло. Наконец мы выбрались на другой берег к высокому песчаному обрыву. Тут мне пришлось натурально цепляться за свою жизнь, но мы одолели последний рубеж и остановились перевести дух. А Боров отряхнулся, точно собака.

Юстас направил лошадь незаметной тропинкой, уместной, скорее, кролику. Мы изрядно проехали, помаленьку подсыхая на ночном воздухе, когда мне открылась картина. Впереди был травянистый холм, и на вершине я заметил нечто, поначалу бесформенное и непонятное. Но вот мы двинулись по склону, и лунный свет окутал вершину, как разлитые сливки. На треноге торчал направленный вверх телескоп, и какой-то ребенок разглядывал ночное небо. По мере того, как мы поднимались, показались домик, загон для скота и небольшой сарай, с виду довольно опрятные.

Уже подъехав ближе, я разглядел, что ребенок был вовсе не ребенок, а мужчина – карлик.

(3)

Вот так, под луной на вершине холма, мне впервые предстал Коротыш. Он заприметил нас задолго до того, как мы поднялись, но разглядев, кто мы такие, вернулся к телескопу и созерцанию ночного неба.

Юстас бросил поводья. Боров уселся, задрал свою заднюю ногу и почесал копытом за ухом, совсем как делает собака.

Я сполз с лошади, почти не чувствуя ни ног, ни задницы. Юстас спрыгнул и взял лошадь под уздцы. Вместо приветствия карлику он произнес:

– Как насчет выследить и, глядишь, подстрелить нескольких негодяев? Надо бы выручить сестру этого паренька.

Карлик оторвался от своего телескопа и оглядел Юстаса более пристально.

– Мы говорим про деньги? А то я как раз перебираюсь на новое место и мне бы пригодились.

– Дорога не самая прямая, но подзаработать можно, – ответил Юстас.

– Вылазка наудачу, – сказал карлик. – Даже не знаю. Звучит несколько сомнительно.

– Да нормально звучит, – сказал Юстас. – В любой затее есть шансы на выигрыш, разве не так?

– Бывают затеи с различными шансами, – заметил карлик.

– Отчего бы не пойти в дом, чтобы обсудить дела за чашкой кофе? – сказал Юстас.

– Время уходит, – вмешался я. – А каждая минута для Лулы может обернуться бедой.

– Лула? – сказал карлик.

– Моя сестра, – сказал я.

– О, ясно. Так вот, сэр. Она не моя сестра, и пока я не выясню всю подноготную этого предприятия, вы не сможете рассчитывать на мое согласие.

– Так что мы стоим? – сказал Юстас. – Пошли поболтаем.

– Вы, похоже, успели промокнуть на переправе, – заметил карлик.

– Точно, – сказал Юстас. – Но мы быстро сохнем.

К тому моменту я, как говаривал мой дед, изрядно разгорячился, но мне пришло в голову, что как раз несдержанность и привела к его смерти, наряду с пулей, и, собрав чувства в кулак, я последовал за карликом в его жилище. Юстас вел украденную лошадь, а Боров трусил следом.

Наблюдать, как карлик шагает, было необычно – в его движениях было что-то от взрослого и от ребенка. Его большая голова крепко сидела на широченных для его роста плечах. Он не носил шапку, и при ночном освещении волосы его казались темными, почти черными. На лице я успел заметить тень невыбритой щетины, при этом в самом Коротыше чувствовалась некая деликатность обхождения, как если бы он принадлежал к более изысканному обществу. Не знаю, как выразить это лучше, но таково было