Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

обрывов, знал все тропинки, каждого охотника, пускал в седловину удалую лошадку…

Природа ему заменяла Бога. Он тогда поддерживал зарождавшееся в нашей стране экологическое движение, которое в конце восьмидесятых, по его выражению, было «целомудренным».

– А потом в моей жизни наступил перелом. Я понял, что человек, который ставит очистительные фильтры на заводах и предприятиях, – он не эколог, потому что тем самым он поддерживает режим, сам принцип существования этой системы. У меня был серьезный мировоззренческий кризис. Мы как сотрудники заповедника должны были отчитываться за потраченные патроны, и я, помню, сел, записал в тетрадь: «Затрачен патрон (одна штука) на отстрел лесничего (одна штука)». Потом думаю – нет, стреляться негоже… А я знал место, где точно бракоши будут, и даже знал примерно, когда они могут там оказаться. Решил – поеду и подвернусь под пулю, была ни была, но Бог не допустил. Я нашел в себе силы побороть свою слабость и стал священником, нашел себя в этом.

В сорок два года, на пике формы – вроде самая зрелость, – продолжает отец Виктор, – я думал, что моя жизнь закончена, а оказалось, она еще даже и не начиналась. Я раньше читал поэзию, классическую литературу, а теперь беру только духовные книги.

– И стихов не пишете?

– «Я бессловесен», – улыбнулся священник, ответив строчкой одного из прошлых своих стихотворений, написанного в жанре китайской лирики. – Зачем баян, когда есть кадило?

5

Редкое дело – сколько я ни общался с отцом Виктором, в его нравоучительных суждениях мне не было тесно, потому что за ними я видел не догму, а живое размышление, опыт и чувство. В них не было отвлеченности и дешевой однозначности, которые обычно больше всего и отталкивают в подобного рода сентенциях.

Да и я, видать, «соспел», чтобы их воспринять не как что-то голословное и умозрительно-моралистическое, а несколько иначе. Поэтому и фильм пересматривал дважды, до финальных титров.

От «Русского заповедника» веет восторженностью, легкой эйфорией оттого, что Жарки – обедневшая, малолюдная, потихоньку вымирающая русская деревня – за счет ежедневно прикладываемых к ней усилий на глазах превращается в Ноев ковчег, спасательный круг для своих обитателей, спивающихся и деградирующих; и это – целое поприще, благородное, хлопотное, необходимое дело.

Фильм – о Возрождении.

Отец Виктор в нем показан как универсальный солдат: он и на лошади скачет, и правит двухколесной кибиткой, прыгающей по ухабам (кибитка сломалась – отец Виктор ее отремонтировал при помощи мотка проволоки), и в омут ныряет и плавает под водой с картинно-развевающейся гривой седых волос – внушительный и красивый, как Речной Царь (чуть было не написал о православном священнике – как Водяной).

6

Деревня Жарки – это с десяток домов (электричество есть, газа нет), церковка с белой колокольней, около храма – тенистый погост за деревянной оградой, два трактора, пять лошадей (недавно прибавились двое жеребят), теплица, пасека; летают ласточки, на столбах – скворечники…

Старушка сетует:

– Корова заболела – уколы ей надо в сосок вводить, а другая корова еле ноги передвигает – старая, как я… Три цыпленка сдохло.

Вот и все новости.

Магазина в деревне нет, и даже автолавка в Жарки не приезжает – грунтовка такая, что и в сухую погоду пробраться нелегко, а уж когда зарядят дожди…

Местные жители в прошлом году приступили к строительству бетонки до ближайшего шоссе, но уложенным плитам далеко до финиша.

Школа только в соседнем селе, и ту администрация собирается прикрыть, а ведь это катастрофа для подрастающих учеников – они останутся с формальным образованием. Что значит «формальное»? – дадут автобус, который будет с раннего утра курсировать от одной деревни к другой, собирать мальчишек и девчонок, везти их в какую-то общую школу, где они и сами начнут учиться для галочки, и учить их тоже будут для галочки, а кроме того, с закрытием местной школы дети лишаются возможности внеклассных занятий, кружков по увлечению…

То есть на бумаге у чиновников все будет аккуратно и чисто, а на деле вырастут новые варвары, которые потребуют лишь «хлеба и зрелищ». И так уже многие деревенские ребята – при живых родителях – взрослеют на положении полузаброшенных. От недосмотра. Есть такое удобное, обтекаемое слово.

Вот и конюшня от «недосмотра» сгорела, а скорее всего, там «культурно отдыхали». Запой в деревне, как пожар в степи (сравнение отца Виктора, видимо так и не распростившегося с поэтическим, творческим взглядом на жизнь и речь), – один сорвался и подрывает всех. Тут же рушится и весь круг его повседневных обязанностей, которые он должен исполнять по хозяйству, – скотина не кормлена, урожай гниет, крыльцо развалилось, крыша подтекает…

Церковный приход в подобной глуши – единственно возможный культурный центр, объединяющий людей на положительных началах (если батюшка, конечно, мудрый и дельный); без него население превратится в сброд.

И недаром в деревне церковь видно отовсюду – так и должно быть, чтобы она везде о себе напоминала. Идешь с рыбалки или грядку копаешь – поднимаешь глаза, а над кронами деревьев – купол и звонница, которую насквозь пронизывают стрижи. Бог выше людей.

А у нас в Иванове сколько храмов ни построили – разве их заметно? Кому нужен «гриб» на площади Революции, который вырос в десяти шагах от советского памятника борцам-знаменосцам? Ни горячо от него, ни холодно. Кого он вдохновляет?

Но вернемся в Жарки.

В семнадцатом веке, когда храма еще не существовало, мужики копали здешнее поле. Заступ наткнулся на что-то твердое. Стали смотреть – оказалось, что в земле лежит икона Казанской Божьей матери.

Крестьяне понесли ее в ближайшую церковь – показать благочинному, но глаза им застило, и нежданно-негаданно они очутились на том же самом месте, где нашлась икона.

«Леший попутал», – мужики перекрестились и, бодрясь, отправились в намеченный путь – дорога была им отлично знакома.

Каково же было их изумление, когда они снова вернулись к вырытой ими яме!

И третья попытка не увенчалась успехом.

Поняли они, что это икона не хочет с места уходить, и основали там церковь.

Образ Казанской до сих пор в Жарках. Я видел ее потемневший лик, но ничем не проникся, ничего не услышал. Наверное, потому, что ни о чем и не спрашивал – зашел, как в музей, историческое сооружение, но храм – не витрина антикварных ценностей; это образ сердца, которое движется, потому что любит и к тому, что любит.

А я всегда любил окраинные миры, состояние переправы.

7

Разговор с отцом Виктором у меня получился непринужденный и сложный, несуетливый – как раз такой, которого,