Генри Мортон - Лондон. Прогулки по столице мира

Мне всегда очень трудно пройти мимо Вестминстерского аббатства. Гораздо больше времени я проводил, бродя по нему без определенной цели или сидя где-нибудь по соседству и разглядывая старые здания. Однажды, придя сюда, я попытался вспомнить, сколько событий произошло здесь на моих глазах с момента окончания войны в 1914 году. Во-первых, я хорошо помню торжественные похороны Неизвестного солдата. Церемония была глубоко прочувствованной и полной исключительного достоинства. Все те, кто потерял своих мужей и сыновей в кровавых жерновах войны, ощутили одно: даже если Неизвестный солдат и не был чьим-то сыном, мужем, братом, — по крайней мере, толика памяти о потерянных близких отныне покоится в самом сердце Лондона, увековеченная в пантеоне нашего народа. Для меня церемония была особенно значимой, поскольку в этот день я приехал из Дувра, куда на моих глазах прибыл эсминец с завернутым в национальный флаг гробом Неизвестного солдата на борту. Это было волнующее переживание — прийти на похороны вместе с королем Георгом V, который в своей фельдмаршальской форме стоял впереди всех присутствующих, в то время как останки обыкновенного английского солдата (кто знал, кто хоть раз встречал его?) хоронили рядом с великими государями и бессмертными героями прошлого.

Еще я помню похороны королевы Александры. Она доживала свои последние дни в Мальборо-хаус, становясь все более хрупкой и тонкой, — маленькая старая леди, пережиток ушедшей эпохи. Глядя на пламя коричневых свечей вокруг ее катафалка, я думал о том, что смотрю на последний отблеск времен, подобных эпохе правления Карла II — короткого периода Реставрации, который в последний раз явил во всем блеске богатство и достоинство аристократии.

Вспоминаю также свадьбу короля Георга VI, а затем и церемонию его коронации, на которой я присутствовал. Вопреки всем законам притяжения я парил в толпе зрителей на галерее над алтарем, глядя вниз, в каменную пропасть, где в сверкании света посреди собора наше прошлое оживало с почти невероятным великолепием. Я никогда не забуду тот миг, когда с короля сняли верхние одежды для помазания. В древние времена государь обнажался до пояса, поэтому и поныне четыре кавалера ордена Подвязки держат над королем балдахин из золотой парчи, чтобы скрыть его от посторонних глаз. Я помню, как архиепископ Кентерберийский приблизился к государю в сопровождении настоятеля аббатства, который держал в руках склянку с елеем и ложку. Я видел, как настоятель налил елей в ложку, архиепископ окунул в него пальцы и, просунув руки в прорези на балдахине, коснулся вначале ладоней короля, его обнаженной груди и затем темени. И из-под балдахина вышел новопомазанный монарх, одетый только в белые атласные бриджи, чулки и рубашку из белого шелка, без каких-либо знаков королевской власти. Он преклонил колена в молитве, пока архиепископ благословлял его на правление. Затем началась сложная церемония коронации: восседая на Коронационном кресле, король в белых одеждах постепенно облачался в монаршие регалии. В конце концов король стал подобен византийскому императору: со скипетром в руке, на пальце горит рубиновое кольцо, которое называют «обручальным кольцом Англии». Вся церемония была проникнута неким священным духом, затрагивала самые глубинные чувства, и я осознал, почему помазанники Божьи и весь народ верит в то, что руки короля обладают сверхъестественной силой и способны одним прикосновением принести исцеление или проклятие.

В церемонии коронации замечательна атмосфера ее подлинности, достоверности. Все присутствующие были в парадных туалетах, но в этом не чувствовалось никакой фальши, ничьи наряды не выглядели маскарадными костюмами. На костюмированном балу, сколь точно костюмы ни копировали бы оригинал, никто не выглядит в них «настоящим» (кроме, может быть, итальянских маскарадов, где люди каким-то образом умудряются в точности походить на своих предков). Но на коронации даже самые разодетые лорды и пэры выглядели как минимум правдоподобно, поскольку большинство из них действительно являлись важными государственными деятелями. Это был как бы внезапный выплеск прошлого в настоящее, и я всегда буду считать коронацию самым замечательным зрелищем, которое я когда-либо видел.

Последней церемонией, на которой я присутствовал в Вестминстерском аббатстве, была свадьба королевы Елизаветы и герцога Эдинбургского, хотя в промежутке между этими событиями государственного значения я десятки раз посещал различные другие церемонии. Думаю, самым печальным зрелищем, которое я наблюдал в аббатстве, была поминальная служба по Невиллу Чемберлену во время войны. Окна собора расколоты взрывами, отопления не было, и члены кабинета во главе с Черчиллем стояли в пальто — дрожащие от холода люди с несчастными лицами… И молитва, казалось, больше относилась ко всеобщему несчастью и страху, чем к покойному. Завершилась церемония уже под вой сирены очередной воздушной тревоги.

Но из всех посещений аббатства мне больше всего запомнилось, как я зашел сюда однажды вечером во время войны, еще до начала воздушных налетов. Было ужасно холодно: стоял конец января 1940 года. Случилось так, что я проходил мимо (уже ввели затемнение, и на улице не было ни единого лучика света) и остановился, пораженный величественностью готического силуэта на фоне ночного неба. Я слышал, что весь персонал аббатства — все высшие чины, духовенство и рядовые служители — объединились в стремлении защитить и сохранить собор в случае воздушных налетов. Вспомнив об этом, я решил зайти и посмотреть, что происходит внутри. Мне было приятно узнать, что мой старый друг, мистер Т. Хеброн, архивариус, стал начальником противовоздушной обороны. Под его руководством находилось двадцать семь служителей, тридцать шесть пожарных и четырнадцать человек для оказания первой медицинской помощи. Около сотни людей жили в аббатстве или неподалеку от него и проводили все свои дни в заботе о нем: настоятель, каноники, хористы, служители, архивариус и его штат, заведующий строительно-реставрационными работами и его подчиненные. Все эти люди зачастую даже не были знакомы друг с другом в мирное время, а сейчас сплотились в единую общину перед лицом опасности, нависшей над собором, как будто он снова превратился в отделенный от внешнего мира неприступный монастырь под началом отца-настоятеля. Было очевидно, что, если в собор попадет бомба или возникнет пожар, защитить здание смогут только те, кто хорошо знаком с его особенностями и запутанным внутренним расположением. Обычные пожарные или рабочие не смогли бы оказать нужную помощь.

Пока Хеброн объяснял мне, какие меры были предприняты, к нам подошел служитель с посланием от настоятеля — тот желал меня видеть. При свете электрического фонарика (без него невозможно было бы найти дорогу в неосвещенном соборе) я прошел через Иерусалимский зал к дому настоятеля, красивому старому зданию, где раньше жил аббат. Войдя к настоятелю, я увидел доктора де Лабильера, сидящего за письменным столом в окружении огромного количества книг. Мы успели о многом поговорить, обсудили опасность, грозящую собору. Я сказал ему, что мне хотелось бы побродить по собору во время затемнения и узнать, как он выглядит сейчас, на военном положении.