Андрей Остальский - Иностранец ее Величества

Насколько я понял, Питеру Райту удалось в некоторой степени облегчить участь Ионы Платоновича.

Но вот что интересно: разведчик по природе своей прежде всего внимательный слушатель, а не говорун. А сэр Питер пошел, видимо, не в отца. Все наоборот: именно, что «врун, болтун и хохотун» — и какой же обаятельный!

Триумфы Питера Устинова перечислять еще дольше и утомительней, чем его этнические составляющие. Помимо уже упомянутых «Оскаров» были еще и «Эмми» (четырежды!) и «Грэмми», и «BAFTA», и «Золотой глобус»… Ух, пора переводить дыхание. Один из самых, если не самый титулованный деятель театрального и киноискусства Великобритании, а ведь он еще был и успешным писателем, и колумнистом, за которым гонялись главные газеты и журналы мира, и полиглотом, владевшим добрым десятком языков. Питер Устинов снялся в восьмидесяти восьми фильмах, написал и поставил множество пьес. И даже оперы он ставил часто и успешно! Просто бог знает что за человек…

И при этом истинный джентльмен, дерзкий и острый на язык на сцене или в роли рассказчика, но безупречно вежливый, деликатный, внимательный в личном общении. И самую малость чудаковатый, немножко эксцентричный, в меру рассеянный — в общем, все, как полагается.

И все-таки — прежде всего — гениальный рассказчик. Я наблюдал за залом на его выступлениях: солидные дамы и джентльмены рыдали и задыхались от смеха, почти сползали с кресел. Устраивали ему овации. Говоря по-английски, «ели у него из руки» («were eating out of his hand»). Причем это был не грубоватый казарменный юмор Бенни Хилла (хотя и тот был по-своему талантлив). И не юмор ситуаций. Это был и настоящий тонкий бурлеск, и карнавал, импровизация на темы абсурдности природы вещей и нелепостей человеческой жизни.

Пересказывать Устинова — невозможное, бессмысленное занятие. Но помню, как невероятно смешно изображал он Горбачева. (Я сам чуть из кресла не выпал от смеха). Мне не довелось видеть и слышать его Брежнева, но говорили, что это тоже было нечто феерическое. Причем еще до того, как открыть рот, он что-то такое проделывал со своим лицом, надевал невидимую маску и в мгновенье ока превращался в Леонида Ильича.

А одна из новелл горбачевского цикла, которую он мне поведал лично, звучала так.

Якобы сэр Питер сообщил советскому лидеру, что научился различать, когда тот искренне собирается ответить на вопрос собеседника, а когда пытается лукаво уйти от ответа. «Ну-ка, ну-ка, расскажите поподробнее, — сказал Устинов голосом Горбачева (и выражение его лица тоже стало горбачевским). — Когда вы начинаете фразу словами „Вы знаете“, — это значит, вопрос вас устраивает, и мы услышим ответ… А когда вы начинаете с „послушайте“, значит, мы ничего не узнаем».

«И как же отреагировал на сказанное вами Горбачев?» — поинтересовался я.

«А вот так, — сказал Устинов. И вдруг, опять став на секунду Михаилом Сергеевичем, произнес его голосом и с его интонацией: — Нахал».

Провожая меня, уже в коридоре своей лондонской квартиры, Питер Устинов заговорил серьезно: действительно, коридор — не место для новелл и тем более для шуток. Он вернулся к теме Горбачева, хотел, судя по всему, чтобы я все-таки знал его истинное отношение к перестройке и гласности и концу коммунизма.

«У нас существовал образ России как невероятно скучного, тусклого общества. И вдруг Горбачев все это перевернул. — И дальше Устинов добавил: — Впервые в России сегодня возникает ощущение, что перед вами не толпа, а мыслящие люди».

Когда в 2004 году сэр Питер Устинов умер в Швейцарии от сердечной недостаточности, мне стало грустно. Пресса была полна панегириков, воспевавших почившего до небес. Кто-то из правых, правда, анализировал и критиковал «неправильные политические взгляды» сэра Питера.

Так, например, артисту ставилось в вину, что он сказал как-то на концерте в разгар холодной войны: «Русские мне особенно близки, потому что они прирожденные коммунисты». И немало еще у него было таких саркастически-абсурдных приколов. Лишенные чувства юмора иногда понимали их буквально…

А кто-то из друзей написал, что Устинову, по крайней мере внешне, все давалось настолько легко, что кое у кого это вызывало мучительную зависть. И его пытались свергнуть с пьедестала. Но он не обращал на это внимания. Однако и у друзей создавалось впечатление, что ему просто было скучно долго заниматься чем-то одним, поэтому, почти достигнув верха совершенства в одном из видов искусства, он все бросал и увлекался чем-нибудь другим. Делал только то, что его развлекало.

А я вспомнил еще одну коридорную фразу Питера Устинова: о том, что его внуки во Франции обратились назад в православие. Он не то что гордился этим, но это его очень забавляло. «Круги всегда замыкаются, вот ведь какая штука», — говорил он. И при этом почти не шутил.

Глава XIII. Жить с англичанами

Как они ссорятся

Правило шести дюймов (то есть пятнадцати сантиметров с небольшим) существует и в буквальном, и переносном смысле. Англичанам неприятны любые формы фамильярности, даже если речь идет о самых близких людях.

Среди наших добрых английских друзей есть замечательная пара — Кэтрин и Филипп. Она занимается торговлей недвижимостью, хотя, конечно, слишком хорошо образованна и начитанна для такого занятия, но так уж сложилась жизнь. Он — компьютерный гений, но вообще остроумный и тонкий человек. При этом оба не только интересные собеседники, но и предельно отзывчивые и деликатные люди. Близко знаем мы их лет, наверное, пятнадцать.

Как и положено в Англии, каждое Рождество мы должны обмениваться с ними открытками, даже если планируем повидаться на следующий день.

Вообще это отдельная тема, эти открытки, которые надо написать всем мало-мальски хорошим знакомым. У англичан число адресатов может измеряться сотнями, у меня на пике их были десятки, потом я решил, что хватит: буду невоспитанным иностранцем-грубияном, стану поздравлять только самых близких, не больше пятнадцати-двадцати. А то раньше у меня от писания открыток отнималась рука и высыхали мозги, заранее, за два месяца, портилось настроение; это самая бессмысленная и невыносимая для русского человека из английских традиций.

Так вот, все эти годы мы исправно отправляли Кэтрин и Филиппу открытку к Рождеству и, соответственно, непременно получали открытку от них — за двумя подписями, все, как положено.

И вдруг однажды открытка пришла, — но подпись была только одна — Кэтрин.

Филипп же своей, отдельной, не прислал. (Тут тоже важный нюанс: ведь мы сначала, много лет назад, познакомились и подружились именно с ней и только позднее стали общаться семьями. Поэтому в случае серьезной размолвки, при разделе семейной сферы общения, нам надлежало оставаться именно за Кэтрин — это тоже неписаное английское правило.)