Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии

Лобсын удивлялся тому, кто так небрежно рубил эти деревья: одни под самой кроной, другие на половине высоты, оставляя так много дров на корню в этой безлесной стране, и мне пришлось объяснить ему, что такое засоление почвы в впадине, лишенной стока вод. Но все-таки было странно, почему эти сухие стволы так близко от станции Чоглу-чай, конечно нуждавшейся в дровах, не срублены. Очевидно, они так были пропитаны солью, постепенно губившей их, что очень плохо горели.

В этой впадине на дороге имеются три станции, и мы шли по ней три дня, так как вне станций нет ни колодцев, ни ключей. Пришлось опять покупать воду и корм для животных, а также хлеб и похлебку для себя. Третья станция представляла просто маленький пикет, в котором жили два солдата, и мы могли бы миновать ее и остановиться на следующей, если бы не буря, которая разразилась, когда мы приближались к ней. Ветер был такой силы, что трудно было держаться в седле, а завьюченные верблюды при порывах бури останавливались под напором ветра. Я пробовал бросать вверх плоские плитки камня, и буря сносила их в сторону, не давая падать им вертикально вниз. У пикета пришлось остановиться и под защитой горы раскинуть палатку в самом ущелье. Здесь наши животные поголодали, так как на пикете не было корма на продажу. В ущелье было сравнительно тихо, но над палаткой слышен был гул и рев ветра и по временам налетали шквалы с той или другой стороны и на палатку сыпался песок и мелкие камни.

На дне этой впадины я заметил кое-где голые грядки, высотой до полуаршина, состоявшие из мелких камешков, величиной в кедровый и лесной орех. Они, очевидно, были наметены ветрами, уносившими пыль и песок куда-то дальше. Во время бури перед третьей станцией воздух во впадине посерел от пыли, которая поднималась столбами с солончака и песчаных холмов. Этот бурный день дал нам понятие о том, что происходит во время самых сильных бурь в Долине бесов.

За пикетом, у которого мы остановились из-за бури, тракт перевалил в другую впадину меньших размеров, но также с солончаком в средней части. А по окраинам ее на склонах гор голые скалы обратили на себя мое внимание тем, что все они были совершенно черные и блестящие, словно их вымазали дегтем или каким-то лаком. Это меня заинтересовало, я подъехал к одной из скал и потрогал рукой ее блестящий бок - он оказался совершенно сухим. Чтобы узнать, чем он вымазан, я достал из чересседельной сумы, в которой возил то, что нужно было иметь под рукой на всякий случай, молоток и попробовал отбить углы нескольких черных скал. Оказалось, что черными они были только сверху, а внутри некоторые были темнозеленые, серые, буро-красные и, действительно, казалось, что их кто-то вымазал черным лаком или краской11.

Но рядом с этими черными скалами видны были маленькие холмики из грязножелтого песка, не покрытые этим лаком, и контраст этих холмов и скал рядом был поразительный12.

Из этой впадины мы выехали по длинному и сухому ущелью через передовую цепь Тянь-шаня на его южное подножие, по которому медленно спускались до вечера. Это была полная пустыня, усыпанная галькой и щебнем, также сплошь черного цвета и блестящим. Только местами, где в поверхность врезались плоские ложбины и сухие русла, кое-где видны были жалкие и редкие кустики. Мы ехали и ехали, не видя впереди и позади ничего, кроме черных камней, усеивавших серую почву. Подобные площади вспомнились в Черной Гоби на пути из Баркуля на Эдзин-гол в Хара-хото, где мы встретились с Черным ламой. Выбрал ведь он для своего убежища эту черную пустыню! Только под вечер сухие русла и ложбины стали попадаться чаще, и мы, наконец, остановились ночевать среди каких-то развалин, где обнаружили глубокий колодец. Пришлось снять с вьюка веревку, чтобы достать воды. Но животным пришлось опять поголодать. Мы могли дать им только остатки сухарей, крошки хлеба, а верблюдам - последнюю муку.

На следующий день эта пустыня скоро кончилась довольно высоким откосом, местами с обрывами, здесь из галечника выбивались ключи, а немного далее было большое таранчинское селение Чиктым, где мы очень рано остановились, чтобы дать отдых животным и подкормить их после нескольких тяжелых и постных дней. Корм, конечно, пришлось купить. Но можно было удивляться тому, что здесь пролегал большой тракт из Хами в Турфан, Урумчи, Кульджу. Сопоставляя природу этого участка тракта с остальной его частью и с тем, что я видел в Долине бесов, а Лобсын на своем маршруте, можно было понять, почему по Долине бесов все-таки некогда проложили большую дорогу из Хами в Люкчун и пытались ездить по ней, хотя бы в спокойные месяцы. Дорога эта все-таки была прямее, короче и ровнее, чем современный тракт, по которому мы теперь шли.

После Чиктыма местность потеряла свой безотрадный характер; ее оживила вода, выбивавшаяся многими ключами из галечников подножия Тянь-шаня. Здесь были рощи, поля, отдельные фанзы, поселки таранчей, заросли тростника, кустов. Мы шли целый день по населенной местности с разбросанными среди нее холмами отрогов последней цепи Тянь-шаня. При виде этой жизни рядом с голой пустыней, по которой мы шли накануне, я удивился полному отсутствию предприимчивости у таранчей. Галечники пустыни содержали в глубине много воды, о чем свидетельствовали вытекавшие из-под них обильные ключи. Но воду ведь можно было бы получить при помощи бурения в самой верхней части этой пустыни и превратить последнюю в оазис. Попытку найти и использовать подземную воду представляли и кярызы, которые мы видели в Люкчунской впадине и о которых я упомянул в описании ее; но это были жалкие попытки с несовершенными средствами.

На следующий день мы вышли в оазис города Пичан, и остановились на южной окраине. Город и его сады и рощи лежали справа, а мы выбрали пустырь, где наши животные могли пастись в зарослях чия и кустов. На юг от нашей стоянки, вдали, видны были высокие желтые холмы с довольно пологими склонами. От проезжавшего таранчи я узнал, что это Кум-таг, т. е. песчаные горы. Это были те же большие пески, мимо которых я проехал с юга из селения Дыгай перед вступлением в Долину бесов. Таким образом, я увидел их теперь с другой стороны, с севера, и отсюда они казались выше, чем с юга. Вдоль их северной окраины тянулась цепь песчаных барханов обычной высоты в 3-5 сажен, но с нашей стоянки эти барханы казались просто холмиками по сравнению с высокими Кум-таг, которые были раз в десять выше, т. е. достигали 30-50 сажен над равниной Пичана, представляя настоящие песчаные горы.

Мне захотелось рассмотреть их ближе, и я под вечер съездил к ним верхом. Это, действительно, были целые горы голого песка, поднимавшиеся полого над равниной, поросшей довольно хорошей травой и полынью. Кое-где на них видны были пучки песчаной травы и кустики саксаула, но они мало смягчали вид этой песчаной пустыни. Меня занимал вопрос, откуда же нанесло сюда эту массу песка, и, сопоставляя с направлением ветров Долины бесов, я подумал, что песок приносило с запада из Люкчунской большой впадины, дно которой представляло пустыню, за исключением полосы вдоль речек, вытекавших из гряды гор, окаймлявших впадину с севера. Да и эти совершенно голые гряды, состоящие из песчаных пород, должны были давать ветрам много материала для уноса на восток.