В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

позже отразил в мыслях своего Левина, который лежал на копне и думал, что «то хозяйство, которое он вел, стало ему не только не интересно, но отвратительно, и он не мог больше им заниматься».

5 декабря 1850 года Толстой приехал из Тулы в Первопрестольную. Остановился он в так знакомых ему окрестностях Арбата – в доме титулярной советницы Е.А. Ивановой (№ 34), в переулке Сивцев Вражек. Этот приметный каменный дом (почти домик – настолько он маленький, будто игрушечный), выходящий на угол с Плотниковым переулком, по-видимому, не слишком изменился с того времени. Построен он был в 1833 году на месте сада некогда большой усадьбы. Толстой нанял квартиру из четырех небольших комнат за 40 рублей серебром в месяц. Одна из комнат, с тремя зеркалами, диванами и мебельным гарнитуром из шести ореховых стульев, обитых красным сукном, выполняла роль гостиной. Другая – одновременно спальни и уборной. В третьей комнате поместился взятый напрокат небольшой рояль – Толстой любил музыку. Был здесь и кабинет с бюро, диваном и внушительным письменным столом, за которым Лев Николаевич продолжил свой дневник уже 8 декабря. Из него становится ясно, что Толстой осознал произошедшую в нем перемену, «перебесился и постарел». Он удивился тому, что раньше мог «пренебрегать тем, что составляет главное преимущество человека – способностью понимать убеждения других и видеть на других исполнения на деле».

9 декабря в письме к Т.А. Ергольской он сообщил подробности повседневной жизни: «Моя квартира очень хороша. Обедаю я дома, ем щи и кашу и вполне доволен, жду только варенье и наливку, и тогда будет все по моим деревенским привычкам».

В дневнике Толстой спрашивает себя: «Как мог я дать ход своему рассудку без всякой поверки, без всякого приложения?» – и продолжает: «Много содействовало этой перемене мое самолюбие. Пустившись в жизнь разгульную, я заметил, что люди, стоявшие ниже меня всем, в этой сфере были гораздо выше меня; мне стало больно, и я убедился, что это не мое назначение».

Пер. Сивцев Вражек, 34. Фото А.А. Васькина. 2024 г.

Посему Лев Николаевич установил для себя очень подробные правила для карточной игры в Москве: «1) Деньги свои, которые я буду иметь в кармане, я могу рисковать на один или на несколько вечеров. 2) Играть только с людьми, состояние которых больше моего. 3) Играть одному, но не придерживать. 4) Сумму, которую положил себе проиграть, считать выигрышем, когда будет сверх оной в 3 раза, т. е. ежели положил себе проиграть 100 р., ежели выиграешь 300, то 100 считать выигрышем и не давать отыгрывать, ежели же повезет дальше выигрывать, то выигрышем считать также такую же сумму, которую намерен был проиграть, только тогда, когда выиграешь втрое больше, и так до бесконечности. В отношении сеансов игры вести следующий расчет: ежели выиграл один выигрыш, определять оный на проигрыш, ежели выиграл двойной, то употреблять 2 раза эту сумму и т. д. Ежели после выигрыша будет проигрыш, то вычесть проигранную сумму и последнего выигрыша остаток делить на два раза, следующий выигрыш делить на три…»

В картах ему не везло, потому и Левин не любил играть. Играли обычно в Английском клубе, куда его герой не ездил. Еще опасно было «водиться» с «веселыми мужчинами вроде Облонского» – так полагала Китти Щербацкая, считавшая, что Левин «не умеет жить в городе». Но Лев Николаевич в молодые годы – это еще не Левин, он как раз и пытался научиться играть в карты так, чтобы выигрывать, он пока еще учился жить в Москве.

В соответствии с поставленной тактической целью у него были цели стратегические, главные: попасть в высокий свет и при известных условиях жениться, а также найти место, выгодное для службы. В высокий свет Толстой попал немедленно, тем более что многие представители светского общества приходились ему дальними родственниками. Это и московский военный генерал-губернатор Закревский, жена которого, Аграфена Федоровна, была двоюродной теткой Льва Николаевича; и троюродный дядя князь Сергей Дмитриевич Горчаков, управляющий конторой государственных имуществ и запасным дворцом; и генерал от инфантерии князь Андрей Иванович Горчаков, троюродный брат его бабушки, у которого отец Толстого в 1812 году служил адъютантом; и прочие «официальные лица».

Не забыл Лев Николаевич и о творческих планах: в Москве он был намерен создать первое серьезное произведение. Самое главное, что он уже выдумал название, – не рассказ, не статья, а сразу «Повесть из цыганского быта».

Почему цыганского? Уж очень по сердцу Толстому были цыгане (и не ему одному – брат Сергей женился на цыганке), и не случайно. Не в Москву, не в Петербург, а в Тулу ездили слушать, как в то время говорили, «цыганерство». Цыганские хоры Тульской губернии изумительно исполняли старинные цыганские песни и романсы. Наслушался этой музыки и Лев Толстой, причем на всю жизнь (характерные примеры можно заметить в «Живом трупе»).

Цыгане пели свои песни «с необыкновенной энергией и неподражаемым искусством», – передавал он позднее свои впечатления в рассказе «Святочная ночь». В дневниковой записи от 10 августа 1851 года Толстой отмечал: «Кто водился с цыганами, тот не может не иметь привычки напевать цыганские песни, дурно ли, хорошо ли, но всегда это доставляет удовольствие», так что и рояль в квартире в Сивцевом Вражке был как нельзя кстати. По мнению Льва Николаевича, цыганская музыка являлась «у нас в России единственным переходом от музыки народной к музыке ученой», так как «корень ее народный». Не скрывая, что в нем живет «любовь к этой оригинальной, но народной музыке», доставляющей ему «столько наслаждения», Толстой и решился посвятить ей свою первую повесть.

Что и говорить, цель была поставлена благородная, только вот как ее достичь, если все свободное время уходит на решение уже заявленных не менее важных первостепенных задач: выгодно жениться, выиграть в карты, выгодно устроиться на службу? В отличие от содержания будущей повести здесь Толстой более откровенен. Интересно, что он установил для себя следующие правила поведения в московском свете: «Быть сколь можно холоднее и никакого впечатления не выказывать», «стараться владеть всегда разговором», «стараться самому начинать и самому кончать разговор», «на бале приглашать танцевать дам самых важных», «ни малейшей неприятности или колкости не пропускать никому, не отплативши вдвое».

Почти каждый день Лев Николаевич садился за стол в своем кабинете в Сивцевом Вражке и заставлял себя приняться наконец за сочинение. 11 декабря он отмечает в дневнике: «Писать конспект повести», затем, практически ежедневно, повторяет одно и то же: «Заняться сочинением повести», «заняться писанием», «писать повесть», «писать и писать».