Владимир Лебедев - Ачайваямская весна

Сколько-то времени прошло, один раз утром проснулись люди, одна женщина наружу горшок понесла.

— Какой горшок?

— Старинный горшок, чтобы из теплого полога по нужде наружу не бегать и детей не гонять. Их раньше из древесного наплыва делали. У меня еще есть один такой старинный… Оседлые люди просто мочу наружу выливали, а оленные делали возле яранги столбик из снега и мочу на него выливали. Это для того, чтобы олени возле яранги держались. Олени весной мочу ищут. У чукчей всегда были деревянные горшки. Потом стали покупные держать…

Вот с таким горшком и вышла женщина-корячка из яранги, а потом вбегает сразу же обратно, бросив горшок. Белая-белая от испуга, вся дрожит. «Что испугалась?» — спрашивает ее муж. А она только на вход рукой показывает.

Муж сразу лук схватил, стрелы, наружу выскочил. По сторонам все внимательно осмотрел и говорит тихонько, но так, чтобы в яранге слышали: «Выходите, беда. Беда».

Все люди — и старики, и маленькие ребята — вышли наружу. Им мужчина говорит: «Посмотрите на сопку».

Туда посмотрели и не увидели там камня, который их силач притащил. Как и сегодня, эта сопка без камня со всех сторон хорошо видна. Посмотрели они по всем сторонам и видят — этот камень теперь на другой сопке положен. И другая сопка выше той. Это значит — надо было с одной высокой сопки камень снести на другую, повыше, втащить на ту высоту, где его еще не было.

Потом думают: «Какую это надо силу иметь, чтобы такое сделать? Наш человек три раза отдыхал, прежде чем камень на гору внес. Вчера поздно вечером этот камень еще на старом месте был. А сегодня, совсем ранним утром, — на другой сопке, которая дальше от старого места, чем первая, где раньше был камень с низкой сопки.

Значит, совсем сильные люди эти чаучу. У нас таких сильных людей нет. Лучше мы с ними воевать не будем. Попробуем с ними мирно жить. Пусть они со своими стадами приходят. Потерпим. А может быть, уйдем к морю, к другим корякам, которые морского зверя бьют. Там мы сильнее будем…»

Не знаю: остались ли они, эти коряки, и стали с чукчами мирно жить или же ушли на побережье.

— Ушли, — утвердила женщина.

— Пускай так. Пускай ушли. — Чельгат задумался, глядя на затухающий огонь.

— А больше эти коряки никогда сюда не приходили?

— Как не приходили? — встрепенулся Чельгат. — Перед образованием колхозов еще сюда приходили корякские богатыри. Вот поедем, я по дороге покажу вам место, где мой инив — брат моего отца с коряком боролся. Тогда оба погибли… Вот дураки были! Как будто землю делили!.. Совсем дураки…

Теперь и народа больше, и никто никому не мешает… Сколько народа напрасно погибало!

— Расскажите, пожалуйста.

— Потом. На культбазу приедем…

— По коням, — донесся призыв Ивана.

Культбаза № 1

Прожектор высветил сначала трактор и гигантские сани-короб, потом луч скользнул в сторону и уперся в аккуратный домик из бруса.

— Культбаза, — объяснил Чельгат.

Нас встречали. В проеме двери стоял и курил тракторист Вася Корженков. Он выехал раньше вездехода почти на сутки.

— Как добрались? — спросил Вася вместо приветствия.

— Нормально, — ответил Иван.

Он включил лампу-переноску и погрузил руки в потроха мотора.

— Кончай копаться, — предложил Вася. — Иди чайку попей.

— Воду солью только, — пробормотал Иван. — А ну, разгружайтесь!

Это уже относилось к нам.

Прибывшие чукчи — трое парней, которые ехали наверху во главе с Ятгиргином, Чельгат, молодая пара, женщина, комментировавшая рассказ Чельгата, и второй старик — о чем-то оживленно говорили по-своему.

— Ну, до завтра, — неожиданно обратился к нам Чельгат.

— Почему?

— Пойдем к своим.

— Далеко, — сказал зоотехник Анатолий Арсентьевич, — километров двадцать будет…

Чельгат беспечно махнул рукой и принялся стаскивать с крыши вездехода нарты. Он подвязал единственную постромку к ременной петле на левом полозе, подкоротил ее, прикинув к своему росту, и одел лямку через плечо.

Парни мигом проделали то же самое.

— Садись, — кивнул своей жене молодой.

Та что-то коротко сказала, и все чукчи рассмеялись, забросав ее репликами.

— До завтра, — сказал Чельгат и быстро пошел в темноту.

Он сразу растаял в ночи, и только слышно было, как его шаги участились.

Молодые люди пошли за ним вслед. Тишину нарушили зашуршавшие нарты и сухой ритм шагов.

С нами остался второй старик, которого звали Вантулян по-чукотски, а по-русски — Иван Иванович. Имя пожилой чукчанки было Вевак.

— Это же очень далеко идти — двадцать километров, да еще ночью.

Вантулян усмехнулся:

— Чельгат в этом году на пенсию пошел. А лет десять тому назад он мог еще бегом догнать снежного барана и ножом его убить… Мы проезжали первую речку от Ачайваяма, маленькую такую. От нее до культбазы тридцать пять километров. Когда Чельгат с родителями на этой речке стояли, давно, правда, то отец заставлял Чельгата каждый день упражняться — бегать от нее до места, где мы сейчас. Он каждый день туда-сюда бегал… Были, правда, люди, которые лучше него бегали. Он не самый лучший бегун был… А до стойбища сейчас быстро дойдет.

На культбазе было тепло. Железная печка, обложенная кирпичом, нагрела обе комнаты.

Мы разделись, вынесли унты в тамбур, расстелили большие зимние длинношерстные оленьи шкуры. Они были еще сыроватые. Недавний забой, не просушили.

На шкуры положили спальные мешки. В центре одной комнаты поместили лист фанеры. Накрыли клеенкой — это стол.

Хозяйственный Василий подал чай и оттаявший, теплый хлеб, сваренное оленье мясо.

Вевак переждала, когда Вася покончит с этими делами, и оттеснила его от ведерного чайника. Быть при чайнике, как при самоваре для русской хозяйки, — исключительное право женщины. Вевак зорко наблюдала за тем, как опорожняются кружки, и подливала до тех пор, пока посуду не ставили вверх дном. Здесь, как и везде на Севере, пока не перевернешь кружку, будут наливать чай.

Первым кончил пить Вантулян Иван Иванович. Вся трапеза у него заняла столько времени, сколько нам понадобилось для того, чтобы к ней приступить.

Он присел на корточки возле печки, взял оставленный кем-то журнал и стал не торопясь листать его.

Мы тоже не спешили.

— Анатолий Арсентьевич, а когда эту культбазу поставили?

— Лет пять тому назад. Самая последняя, До этого открыли еще четыре таких же.

— Что, она только так и используется как перевалочный пункт?