В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

союза, когда, кроме мужа и жены, приемлемым считается присутствие еще одного, третьего участника, с помощью которого образовывался любовный треугольник. Тройственные союзы получили определенное распространение: Брюсов – Белый – Петровская, Блок – Менделеева – Белый и т. д. Но, кажется, что именно в «Башне» он реализовался стопроцентно, достигнув всей глубины морального падения лиц, в него вовлеченных.

Богема Серебряного века, кажется, была обречена на естественное вымирание из-за своего крепкого переплетения с академическим искусством, новизну в котором напрасно пытались взрастить башенные обитатели. В связи с этим появление Лили именно в Петербурге буквально впритык к отъезду Иванова за границу и встреча ее с Маяковским пришлись очень кстати. Вслед за Маяковским, как мухи на то самое варенье, которое он ел в тот вечер, в квартиру к Лиле и Осипу налетели футуристы: странные и страшные люди в представлении обывателей. Мама Лили не скрывала, что опасается представителей этого авангардного течения. «Родители боятся футуристов, а в особенности ночью, в лесу, вдвоем с дочкой», – писала Лиля о том случае, когда Маяковский отправился гулять с Эльзой в Малаховке в 1915 году. Пришедшие с Маяковским Каменский, Бурлюк, Хлебников и другие жрецы литературы и живописи все-таки не внушали опасения – их можно было оставить даже ночевать. Любопытно, что русские футуристы пытались гордо открещиваться от агрессивной идеологии мирового футуризма и его основателя итальянского поэта Филиппо Томмазо Маринетти, провозгласившего в своем манифесте в 1909 году необходимость неизбежного разрушения прошлого, в том числе и искусства, ведь оно не способно к обновлению, потому что давно умерло. «Зверь, пугающий людей» – так называли некоторые современники футуризм, что сегодня кажется явным преувеличением.

Хотя Осип сочинял и писал, ни он, ни Лиля ни в коей мере не претендовали на лавры Маяковского. Они, скорее, его продюсировали, Лиля пишет: «Пожалуй, тогда уже в нас были признаки меценатства». Меценатство в отношении Маяковского выразилось в том, что Осип профинансировал издание его «Облака». В салон Бриков впервые пришел и Виктор Шкловский, ставший его завсегдатаем. Судьба отмерила Шкловскому девяносто с лишним лет, с Лилей они общались до конца ее жизни, однако с возрастом Виктор Борисович стал менее сдержан в ее оценках. «Была Лиля Брик. Ей 84 года. Сильно накрашена. Желтая. Нарисованные брови. Напоминает восковую куколку из музея мадам Тюссо», – рассказывал он своим соседям по дому.

В салоне на Жуковской не только читали стихи, музицировали и пили чай с вареньем. Здесь играли в карты и, в частности, в тетку. Четыре игрока, полная колода в пятьдесят две карты, каждому сдается на руки по тринадцать карт, игра идет без козырей и прикупа. Главное здесь – набрать как можно меньше взяток, а если уж взял, то лучше без дамы, то есть тетки, – именно эти карты в итоге определяют сумму проигрыша. Шкловский утверждал, что одним из тех, кого научили играть в тетку, был Горький, захаживавший к Брикам. В карты хозяева дома любили играть вчетвером: Лиля, Осип, дядя Володя и Лева Гринкруг. Лева – будущий советский кинодеятель – был фактически членом семьи, когда он приходил, на двери квартиры могли повесить объявление: «Сегодня Брики никого не принимают». Значит, играли в карты с Левой.

Тем временем Первая мировая война и не думала заканчиваться. Мецената Осипа Брика наконец-то решили отправить на фронт, однако он, подобно бравому солдату Швейку, умудрился отстать от поезда, вернувшись к себе на улицу Жуковского. Почти два года он совмещал дезертирство с меценатством, а его все искали и никак не могли обнаружить – спасибо штабному писарю, исправно бравшему взятки от Осипа! Только, в отличие от карточной игры тетка, здесь цель была иная – набрать как можно больше взяток, пока война не окончится. Вот только она все не кончалась, и вести с фронта приходили одна хуже другой.

На фоне общего стресса резко снизилось и психическое здоровье общества. К приему новых пациентов психиатрические лечебницы готовили уже с начала войны, с лета 1914 года, однако уже в 1915 году их перестало хватать. В итоге к 1916 году число психически больных людей достигло 50 тысяч человек. Нередко пациентов привозили прямо с передовой. Общий фон умопомешательства народа очень важен для понимания обстановки, царящей в салоне Бриков, где постоянной темой для обсуждения была необходимость популяризации произведений Маяковского и поэтов его круга, издание журналов, альманахов, организация выставок. В частности, Осип Брик выступил не только спонсором издания поэмы Маяковского, но и издал в декабре 1915 года альманах «Взял», где была опубликована, помимо его собственной статьи, еще и статья Шкловского. Футуризм виделся единственным спасением на пути создания нового искусства, и не беда, что порою произведения авангардистов не понятны широкой аудитории, а некоторые недалекие люди крутили пальцем у виска у «Черного квадрата» Малевича.

В салоне Бриков как бы между делом, за разговорами атмосфера богемности постепенно наполнялась более глубоким смыслом, утверждая этот дом в качестве источников художественной жизни разваливавшейся империи. «Изредка бывал у нас Чуковский, – пишет Лиля. – Как-то раз, когда мы сидели все вместе и обсуждали возможности журнала, он неожиданно сказал: „Вот так, дома, за чаем, и возникают новые литературные течения“». Приходили Пастернак, Асеев, Кузмин, адресовавшие Лиле стихи. Кузмин посвятил ей стихотворение «Выздоравливающей» (1917). Пастернак «был восторжен, не совсем понятен, блестяще читал блестящие стихи и чудесно импровизировал на рояле». Казалось, что самовар не остывал с утра до вечера, дом был гостеприимным, желающих оставляли ночевать. Хлебосольство стало характерной чертой Лилиного дома – ее стол всегда ломился от деликатесов, даже в самые дефицитно-карточные советские годы. Она обладала способностью все время доставать что-то вкусное, подкармливая опекаемых деятелей культуры то пирожками, то икрой, то деньгами на такси.

Она еще и одевала поэтов: «У Хлебникова никогда не было ни копейки, одна смена белья, брюки рваные, вместо подушки наволочка, набитая рукописями. Где он жил – не знаю. Пришел он к нам как-то зимой в летнем пальто, синий от холода. Мы сели с ним на извозчика и поехали в магазин Манделя (готовое платье) покупать шубу. Он все перемерил и выбрал старомодную, фасонистую, на вате, со скунсовым воротником шалью. Я выдала ему три рубля на шапку и пошла по своим делам, а Вите велела, как только купит, идти к нам на Жуковскую. Вместо шапки он купил, конечно, разноцветных бумажных салфеток в японском магазине, на все деньги, не удержался, уж очень понравились в окне на выставке. Писал Хлебников непрерывно и написанное, говорят, запихивал в наволочку и терял. Бурлюк ходил за ним и подбирал,