Генри Хаггард - Она

У меня вырвался удивленный вздох: так впечатляюща была картина запустения, нарисованная в этих коряво выведенных письменах. Страшно было даже думать об одиноком старике, который описал судьбу своего некогда могущественного народа, прежде чем самому сойти во мрак забвения. Что чувствовал он, когда в своем ужасающем уединении, при тусклом свете догорающего светильника, в нескольких лаконичных строках излагал историю гибели целого народа?! Какая великолепная тема для моралиста, либо художника, либо просто человека мыслящего!

— Как ты полагаешь, Холли, — сказала Айша, положив руку мне на плечо, — уж не предки ли египтян эти люди, что отплыли на север?

— Не знаю, — ответил я, — мир наш такой древний.

— Древний? Да, конечно. Сколько приходило могучих, богатых, славных ремеслами и искусствами народов — приходило и бесследно уходило, даже памяти о них не сохранилось. И этот народ — лишь один из многих: Время пожирает все созидаемое человеком, если только он не высекает пещеры, как здесь, в Коре, но и эти пещеры могут затопить морские волны, их может обрушить землетрясение. Кто знает, что уже было на земле и что еще будет? Ведь под солнцем нет ничего нового, как написал мудрый иудей.[22] И все же, я думаю, этот народ не исчез полностью. Кто-нибудь, вероятно уцелел в одном из их городов, а городов у них было множество. Но с юга их теснили варвары, может быть, и мои родные аравитяне, которые уводили с собой их женщин, чтобы взять в жены; от могучих сыновей Кора осталась побочная ветвь амахаггеров, обитающих в усыпальницах, где покоятся останки их предков.[23] Но это лишь предположение, ибо кто может знать точно? Мое провидение не проникает так глубоко в кромешную тьму Времени. То был великий народ. Они завоевали всех, кого можно было завоевать, а затем спокойно обитали в этих скалистых горах со своими слугами и служанками, со своими певцами, ваятелями и наложницами, они торговали, ссорились, ели, охотились, спали и веселились, покуда не настал их последний час. Но пойдем, я покажу тебе большой колодец, о котором не говорится в надписи. Никогда в жизни твои глаза не узрят подобного зрелища.

Следуя за ней, я пошел по боковому проходу, мы опустились по длинной лестнице и углубились в тоннель, который находился не меньше, чем на шестьдесят футов ниже пола большой пещеры и проветривался с помощью целой системы вентиляционных отверстий. У самого конца тоннеля она остановилась и велела глухонемым поднять светильники; и я, как она и предсказывала, увидел зрелище, подобное которому я вряд ли еще когда-нибудь увижу. Мы стояли на самом краю огромного колодца, обнесенного низкой каменной стеной. Какова его глубина — я не могу сказать, но он уходил глубоко вниз. Величиной, насколько я могу судить, он не уступал подкупольному пространству собора св. Павла; и при мерцании светильников я мог убедиться, что он весь, сверху донизу, набит тысячами человеческих скелетов: сброшенные через отверстие в полу, они громоздились чудовищной поблескивающей пирамидой. Ничего более поразительного, чем это нагромождение останков вымершего народа, я не могу себе представить; картина была тем ужаснее, что в этом сухом воздухе многие скелеты сохранились вместе с кожей; из горы белых костей, сваленных в самых разных положениях, на нас глазели гротескно-нелепые карикатуры на людей. У меня вырвалось удивленное восклицание, эхо моего голоса зазвенело под каменными сводами с такой силой, что один из черепов, который тысячелетиями покоился в шатком равновесии на вершине пирамиды, подпрыгивая, покатился вниз. Его падение повлекло за собой целый обвал: грохот был как от падения горной лавины. Казалось, скелеты порываются встать, чтобы приветствовать нас.

— Пойдем, — сказал я, — с меня более, чем достаточно… Это все тела умерших от моровой язвы? — спросил я, когда мы повернулись, чтобы идти.

— Да. Люди Кора, как и египтяне, всегда бальзамировали умерших, но в этом искусстве они достигли большего совершенства, ибо египтяне потрошили покойных, тогда как люди Кора вливали им в вены особую жидкость, которая расходилась по всему телу. Но погоди, сейчас сам увидишь. — Она остановилась у одного из небольших дверных проемов, которых было тут множество, и мы вошли в каморку, похожую на ту, где я спал, когда мы оказались среди амахаггеров, только в этой каморке было не одно, а два ложа. На них лежали забальзамированные тела, прикрытые желтоватыми саванами, лишь слегка припорошенными тончайшей, почти невидимой пылью: любопытно, что в этих пещерах ничтожно мало пыли, которая в обычных условиях за долгие тысячелетия скопилась бы толстым слоем. На полу вокруг каменных скамей стояло много разрисованных ваз, но как и во всех других, в этой усыпальнице было очень мало орнаментов или изображений оружия.

— Подними саван, о Холли, — сказала Айша; я протянул руку и тотчас же ее отдернул. У меня было такое чувство, как будто я совершаю святотатство; к тому же, если уж говорить начистоту, мрачная торжественность усыпальницы и присутствие мертвых тел внушали мне непреодолимый страх. Посмеиваясь над моей нерешимостью, Айша сама сдернула саван; под ним оказалось еще более тонкое полотно. Айша стянула и его, и впервые за долгие тысячелетия глаза живых существ увидели лицо женщины, так давно уже неживой. На вид ей было лет тридцать пять или чуть поменьше. Даже и теперь ее спокойное, хорошо очерченное, цвета слоновой кости лицо с тонкими бровями и длинными ресницами, которые отбрасывали штрихи теней, поражало своей красотой. На белом одеянии волнами лежали черные до синевы волосы; а на руках, прижимаясь личиком к ее груди, таким же вечным сном, как она сама, спал младенец. Зрелище было такое трогательное, хотя и жутковатое, что, признаюсь без стыда, я с трудом удержал слезы. Воображение перенесло меня через темную бездну веков в один из некогда счастливых домов Великого Кора, где жила эта красавица и где она умерла вместе со своим последним ребенком. Вот они передо мной: мать и ее дитя, светлые воспоминания о забытой эпохе, куда более красноречивые, чем любые письменные описания их жизни. Вздохнув, я бережно положил саваны на прежнее место: какая жалость, что цветы столь прелестные, по воле Предвечного, увяли, едва успев расцвести. Подойдя к другому ложу я осторожно совлек саван с лежащего там тела. То был пожилой, седобородый мужчина, также в белом одеянии: вероятно, муж женщины, который пережил ее на много лет, но в конце концов обрел вечный покой рядом с ней.

Мы посетили еще несколько пещер. Не стану подробно описывать все, что я там видел. Везде покоились мертвые тела, пятисот с лишним лет, которые отделяли окончание строительства пещер от гибели всего народа, оказалось достаточно, чтобы заполнить все эти катакомбы, куда давно уже не заходила ни одна живая душа. Я мог бы посвятить целую книгу их описанию, но это было бы лишь повторением сказанного, хотя и с некоторыми вариациями.