Дмитрий Быстролетов - В старой Африке

— Они, эти глаза, нанесли мне удар, от которого я как будто бы проснулась, — говорила потом она. Мать решила оторвать сына от моря, а для этого нужно было его учить, что, естественно, требовало денег. Поэтому вдова отправилась за помощью к своему брату Клаасу, который унаследовал их родовую ферму после смерти отца и сталкаасбуром.

Дядя Клаас, которого по смыслу и по созвучию давно уже все величали Каасом, накануне отвез в город и удачно продал большую партию товара. Теперь он сидел на старинном тяжёлом стуле у старинного тяжелого стола и пил еневер (можжевеловая водка) из свинцовой кружки. Дядя Сыр тоже был голландцем и тоже любил пошутить.

— Я уверен, что твой бездельник попросту был так пьян, что не смог сползти с мостика в лодку, — подмигнув, захохотал сырный мужик и закусил водку сырой ветчиной.

— От моего взгляда это животное, конечно, должно было бы превратиться в пепел, — рассказывала потом вдова, — но теперь не библейские времена, и мой взгляд не обладал такой силой. Но зато я сделала другое — шагнула вперед и отвесила ему оплеуху, но какую! Сам капитан ванЭгмонд не мог бы сделать этого лучше, а уж — бог свидетель! — в таком деле он был великим мастером!

Брат отца жил в Индии, он разбогател и порвал связи с бедными родственниками в Голландии. Полагаться на него не было оснований.

Так рухнули надежды на помощь. Мать и сын перебрались на юг. Мать поселилась в зееландской деревеньке и занялась вязанием кружев, которые скупали спекулянты и выгодно перепродавали как брюссельские; сын жил в пансионе при одной роттердамской школе. Потом ему всегда помнилась их комната, очень маленькая и чистенькая. У окна в черном платье всегда сидела мать. У нее тогда уже началась чахотка. С утра и до вечера она вязала, вязала, вязала, добывая деньги для воспитания сына. Но было у вдовы и развлечение. Иногда она опускала работу на колени и поднимала голову: прямо перед ней висел портрет мужа, увитый пеной тончайших кружев с одним только ясно читаемым словом — хелд (герой). Так проходили месяцы, так прошли годы.

Отец и раньше всегда отсутствовал, а потому воспитывала Гайсберта мать. Она воспитывала мальчика не по книгам, но ее практические уроки осели в его памяти прочно. Он вспоминал о них с благодарностью и улыбкой.

В мокрый зимний день шел он с матерью по низкому берегу канала. Впереди бежали школьники и шалили. Один поскользнулся и упал в воду. Гай инстинктивно сделал движение помочь, но вода холодна и капал глубок. Сын капитана заметался в нерешительности и растерянно смотрел, как тепло одетый мальчик тяжело барахтался в темной воде, над которой висел легкий зимний туман.

— Ну, что же ты! — закричала мать. Она вдруг побледнела, как мел.

Сын переступал с ноги на ногу.

— Ты не сын своего отца! Трус! — И мать подняла руку, чтобы дать сыну пощечину.

Сбросив пальто и ботинки, Гай прыгнул в воду. Мать протянула ручку зонтика, которую он крепко схватил одной рукой, а упавшего — другой. Он видел над собой большие глаза— светло-серые, ставшие вдруг черными. Когда мальчики выбрались на берег, мать обняла их и заплакала…

Гай вспомнил, как однажды, показав матери новые рисунки, он сидел на полу, положив голову на родные, теплые колени. Мать гладила волосы сына, и его охватила сладкая дремота.

— Ты знаешь, Гай, я хочу, чтобы ты вырос… И чтобы этого никогда не было!

— Чего? — сквозь дрему тянет сын, нежась под лаской тонких пальцев. — Моря?

Пауза.

— Нет, — задумчиво прошептала мать, — не моря. Хотя твой отец погиб на море. Я хочу, чтобы люди были другими. Я думаю не только о твоем отце, но и о моем брате… О тех матросах перед пустой могилой… О всех людях… Я хочу, чтобы они лучше жили. Гай… Чтобы они поняли что-то…

— Но что именно, мама?

— Я сама не знаю. Этого никто не знает вокруг, и все живут так плохо…

Она взяла голову сына, повернула к себе и, наклонившись, долго смотрела ему в глаза. Потом проговорила страстно:

— Но ты, ты, Гай, должен узнать. Ты должен, мой мальчик! Помни: я ращу тебя только для этого! Стань искателем и найди светлую правду! Обещаешь?

Незадолго перед войной в этих местах случилось страшное наводнение: ночью в сильную бурю море прорвало плотину и затопило деревни. В неприглядной тьме плавали люди и скот, люльки с детьми и кресты с могил. Гаи смог приехать Роттердама, только когда немного откачали воду. В кустах он нашел тело матери: она лежала навзничь, глядя невидящими глазами в небо, на губах светилась улыбка, руки судорожно прижимали к груди раму, в которой уже не осталось фотографии. Но лента кружев сохранилась, она обвилась вокруг груди матери, и сын прочел знакомое слово: «Герой».

Оставшись сиротой, подросток по примеру отца поступил юнгой на корабль. Началась тяжелая трудовая жизнь. Но для здорового парня физический труд — радость, а опасности матросской жизни кажутся лишь романтикой, которая украшает существование. За годы плавания молодой человек пережил три кораблекрушения; все на парусных судах, зимой и ночью. Три раза в жизни он, вынырнув на поверхность, видел над головой падающий снег, а вокруг — ревущее море. Описать свои переживания он не смог; он даже редко вспоминал ужас этих мгновений… Но забыть их было нельзя, потому что испытания на море оказались жизненной школой.

Была у молодого моряка и тайна — рисование. С непреодолимой силой страсть к рисованию принуждала Гая брать в грубые пальцы карандаш или уголек и украдкой делать зарисовки того, что он видел вокруг себя. Потом он купил акварельные краски и, не обращая внимания на насмешки товарищей, все свободные часы отдавал упорной работе — ощупью искал пути к овладению техникой. Купил объемистый самоучитель, и дело пошло быстрее. Наконец с сердечным трепетом приобрел мольберт, палитру, масляные краски и холст: это был первый по-настоящему счастливый день после смерти матери.

Однажды случайный пассажир обратил внимание на работы молодого художника-моряка и рассказал, как ему следует попытаться найти путь к публике. Время шло, Гайсберт ванЭгмонд побывал во всех частях света, в Австралии удачно выставил пейзажи, написанные на Шпицбергене, а яркие акварели, вывезенные с Цейлона, дали ему новую радость — в Нью-Йорке в газетной заметке было вскользь упомянуто его имя! Позднее он увлекся фотографией и попробовал писать к своим работам тексты, нечто вроде коротеньких новелл. Редакции их заметили. Гайсберт стал известным разъездным корреспондентом Международного агентства печати и фото-информации.

Раза два в Нью-Йорке и Париже Гайсберт едва не женился. Это были милые девушки, но бедные, как и он сам: они шли по жизни словно по канату в цирке — внизу всех подстерегала пропасть безработицы. Пока жених копил деньги, невесты успевали выйти замуж за других, уже скопивших капиталец, в этом мире борьбы они боялись упустить свое счастье.