Елена Блаватская - Дурбар в Лахоре

Я провела всего несколько дней в Аллахабаде. Несмотря на мою искреннюю дружбу к хозяевам и их упрашивания остаться, я нашла, что сил моих не хватит жить долее в этой атмосфере политики. Господи! Что за скучный народ эти англичане и что за подозрительный народ! Они положительно впадают в Индии из одной галлюцинации в другую. Только что освободившись от их idée fixe «русской интриги» в Кашмире, я попала на другого такого «белого бычка» в Аллахабаде! Теперь они с ума сошли по Мерву. Я им про свою дангу, а они мне про Мерв; спеться нам оказалось невозможным. Этот несчастный Мерв не сходил у них с языка, а этикет требовал, чтобы, собравшись вместе, англичане в Индии ни о чем другом не говорили, как о политике и непременно о «злобе дня», как теперь выражаются наши газеты. А какой же им еще лучшей «злобы», как Мерв? За эти несколько дней я чувствовала, что одна данга спасает меня от одури разжижения мозгов. По ночам и во время пароксизмов мне чудилось, будто я иду одна на Мерв и с помощью моей верной данги мы сжигаем город дотла, чтобы только англичане перестали говорить о нем, успокоили свои нервы. Наконец я им предложила издать новый англо-индийский политический лексикон и заменить слово «нерв» на «мерв» и «нервозность» на «мервозность». Чуть не обиделись. Тогда, воспользовавшись любезным приглашением магараджи Бенареса, я уехала к нему, и таким образом освободилась в одно время и от данги и от Мерва…

Три месяца уже прошло со дня великого дурбара, а маркиз Рипон делается с каждым днем популярнее. Когда вернувшись месяц спустя из Бомбея по дороге в Калькутту, он серьезно заболел (и его хватила данга!) и слег в Аллахабаде, где и пролежал около семи недель между жизнью и смертью, вся Индия искренне горевала о его опасном положении. И да простится мне невольный грех, если я ошибаюсь, мне кажется, что сочувствовала ему более туземная Индия, нежели сами англо-индийцы! Сердце народное, что сердце и чутье ребенка. Массы бессознательно, инстинктивно чувствуют, кто им желает добра и кто им враг, и даже кто равнодушен к ним. Простые и безыскусственные речи нового вице-короля, задушевные, но никогда не бьющие на эффект, как спичи его предшественника, лорда Литтона, производили с самого начала и продолжают производить на туземцев неотразимое влияние. Так и слышится в них под сдержанным тоном высокопоставленного сановника теплое, искреннее чувство симпатии к этому запуганному, забитому народу, к этой почти нищенской, разоренной его предшественниками земле. «Рад бы сделать для вас многое!»… говорят его добрые глаза, а симпатичный голос еще более глаз вкрадывается в душу слушающего… Да, маркиз Рипон добрый и благонамеренный человек. Это вполне честная душа и, выбрав, невзирая на сильную оппозицию, именно его, а не кого другого, ехать залечивать, если еще не поздно, раны Индии, Гладстон доказал еще раз, что он обладает верным тактом государственного мужа.

А теперь конец и моей англо-индийской «Илиаде». Чувствую, что если что и имею общего с Гомером, то разве его слепоту, заранее прошу прощения, если в чем погрешила касательно англо-индийской политики. Но да не заподозрит, вследствие этого, русская публика ни искренности моего желания держаться по мере возможности одних фактов, ни истины и правдивости моего незатейливого рассказа вообще. Успев в эти два года исколесить вдоль и поперек эту своеобразную, столь привлекательную для каждого европейца и еще столь мало известную страну, на протяжении около 12 000 миль и проведя большую часть времени с индусами, надеюсь, что могу сообщить о них не одно интересное сведение. Их религия, исконные обычаи, как и сами они, – неиссякаемый источник для наблюдателя.

Проведя весь последний декабрь в гостях, у так кстати пригласившего нас магараджи Бенареса, я нашла более чем когда-либо случай для таких наблюдений. Там, вдали от английского общества и их этикета, превращающего человека в мумию, я, наконец, свободно вздохнула. После почти пяти месяцев, проведенных мною в обществах Симлы и Аллахабада, где самый воздух кажется зараженным политикофильством, а древесная листва в аллеях «кантонементов» шепчет проходящему бритту о «русских замыслах», мне впервые удалось отдохнуть и заняться делом.

Добрый старый принц оказался самым радушным, любезным хозяином. Он принимал нас на славу, дав нам в полное распоряжение свои экипажи, слонов и лодку на Ганге, доставив нам этим все средства изучать как религию, так и древности, которыми столь изобилует знаменитый Бенарес. Материала для «Дневника» накопилась бездна. В скором будущем, надеюсь (с позволения данги) снова поделиться с русской публикой своими впечатлениями о Бенаресе. Там, вдали от городского шума, в вечно зеленом Рамбаге, саду бога Рамы, в замке магараджи, я и начала писать эти воспоминания о знаменитом ныне в летописях Индии дурбаре в Лахоре…

Примечания

1

Дурбар – церемониальный и публичный прием. Кроме вице-королей, только некоторые из владетельных принцев Индии имеют право держать публичные дурбары.

2

Пишется – nawab, а выговаривается «науаб»; слово, почему-то переделанное в Европе в набоб.

3

Лак – сто тысяч рупий.

4

Амритса, или Амритсар - укрепленный город Пенджаба, в полуторачасовой езде от Лахора, столицы Рунжит Синга, знаменитого в истории под именем Льва Пенджабского. Из незначительной деревушки Амритса, благодаря Золотому Храму на озере Бессмертия, построенному Рам Дасом, 4-м Гуру (духовным наставником) сикхов в 1581 году, храму, привлекающему пилигримов сотнями тысяч – сделался цветущим богатым городом. Здесь ткутся и продаются лучшие шали Индии, успешно соперничая в этом с Кашмиром и ведя оживленную торговлю козьим пухом с Бухарой.

5

Панак был основателем сикхизма.

6

Арии – последователи религиозного реформатора Свами, соперника знаменитого Чендер Сана пророка Бенгалии. Оба покрыли Индию самаджами (братскими общинами).

7

Диодор – гималайский кедр.

8

Санитариумами здесь называют военные поселения для госпиталей, выбирая для этого самые здоровые местности на горах. Симла считается лучшим санитариумом в Индии.

9

Карри – соус из всевозможных пряностей, главное в нем красный перец; туземцы глотают ложками то, чего европеец не мог бы и попробовать, не рискуя задохнуться.