В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

Иностранцы охотно пользовались услугами Штейгера, балерина Ирина Чарноцкая, танцевавшая в «Пламени Парижа», обаяла сразу трех сотрудников посольства – самого посла, а также Боллена и Тейера. Они порой никак не могли поделить ее, но все же Лепешинскую Буллит любил больше, называя ее Лелей. К слову, вторым мужем балерины был высокий чин МГБ генерал Леонид Райхман, арестованный в 1951 году, упомянутый Судоплатовым как начальник Кузнецова. Не было пределов совершенству…

Тейер отмечал: «По мере того как темп репрессий нарастал, Штейгер все больше впадал в депрессию. Но он не прекращал выполнения ни одной из своих дипломатических функций. Однажды вечером после коктейльного приема в посольстве я на своей машине отвозил Штейгера домой. В тот день газеты объявили, что несколько наших общих знакомых были казнены обычным советским способом – застрелены в затылок. Пока мы ехали по холодным заснеженным московским улицам, Штейгер, вопреки обыкновению, молчал. Я попытался завязать разговор о погоде. „Да, – наконец откликнулся он. – Это опасная погода – очень коварная. В такие времена следует тщательно беречь затылок“. – Он ударил себя по шее и засмеялся. И погрузился в молчание. На следующий день Штейгер не пришел на прием в посольство. Несколькими неделями позже „Правда“ объявила, что Борис Сергеевич Штейгер оказался предателем и был расстрелян. Конечно, выстрелом в затылок».

Барона арестовали после ужина с новым американским послом 17 апреля 1937 года, а в августе расстреляли. Не только Штейгер, но и подавляющее число гостей того странного «Фестиваля весны» стали жертвами репрессий (кого-то просто убили, как Зинаиду Райх), что также указывает на тесную смысловую связь этого невиданного ни до, ни после приема 1935 года с балом Сатаны в романе Булгакова. Что же до Тейера, то в 1937 году он покинул Москву и в дальнейшем, после войны, руководил радиостанцией «Голос Америки». Рузвельт распорядился, чтобы впредь холостяков в Москву не посылали, ведь, как докладывал ему в 1940 году директор ФБР Эдгар Гувер, все эти балерины только притворялись, что не знают английского, а на самом деле, когда их посольские друзья обсуждали служебные дела, все понимали.

С конца 1930-х годов посещение Спасо-хауса уже не так безобидно для богемы. Если в 1933–1934 годы отношение к иностранцам было очень хорошим, с началом массовых репрессий и так называемых «больших московских процессов» подозрительность, недоверие и страх перед любым говорящим с акцентом человеком стали обычным явлением. Боллен заметил эту перемену: «Кроме балетных девушек и других агентов НКВД, которым приказано заводить контакты с дипломатическим корпусом, любой русский знает, как нездорово разговаривать с иностранцами; если иностранец заговаривает первым, русские исчезают». Так, посещение советским гражданином Спасо-хауса приобрело значительный вес не только в глазах общества, но и компетентных органов.

Спасопесковский пер., 10. Резиденция посла. Фото 1940-х гг.

Американская сценаристка Лилиан Хеллман в 1944 году прилетела в качестве журналистки в Москву, часто виделась с Сергеем Эйзенштейном, гуляя с кинорежиссером по столице. Не раз она приглашала его зайти в Спасо-хаус выпить чашечку чая, на что Эйзенштейн лишь загадочно улыбался. Когда отказываться в очередной раз стало неприлично, он признался, что посещать резиденцию посла для него небезопасно. И все-таки он пришел лишь однажды вместе с другими советскими гостями, чтобы разговаривать с американцами при свидетелях. Он рассказывал о монтаже первой серии «Ивана Грозного». А ведь в 1944 году союзниками был открыт второй фронт.

Спустя много лет молодой повеса, артист Театра сатиры Андрей Миронов, слонявшийся по арбатским переулкам с приятелем, случайно оказался возле Спасо-хауса, в саду которого гуляли в это время дочери очередного американского посла. Девушки пригласили молодых людей в гости, и те приглашение приняли. Гуляние в саду закончилось для Миронова плохо: его вызвали в одно очень солидное учреждение и объяснили, что он совершил преступление – перешел государственную границу – и, следовательно, во избежание тяжких для него последствий теперь обязан «служить родине, помогать органам в их опасной и трудной работе, в общем помогать…».

Лишь с началом «оттепели» страх стал понемногу отступать. Первым советским вождем, посетившим Спасо-хаус по случаю национального праздника США, стал Никита Хрущев. Это случилось на приеме 4 июля, повторившись через год: когда в 1959 году в Москву на открытие Американской выставки в Сокольниках прибыл вице-президент США Ричард Никсон, Хрущев принял его приглашение пообедать в Спасо-хаусе. Появления Хрущева в Спасо-хаусе послужили знаком для всех остальных, и в итоге в 1957 году число советских гостей в резиденции американского посла превысило пять тысяч, что больше соответствующего показателя за всю ее историю. Артисты, музыканты, писатели были желанными гостями в Спасо-хаусе. Затем вновь произошло похолодание в связи с очередным обострением международной обстановки, в том числе с Карибским кризисом.

Во второй половине 1960-х годов с воцарением в Кремле Леонида Брежнева, не любившего резких поворотов ни во внутренней, ни во внешней политике своей страны, богемная атмосфера окончательно вернулась в Спасо-хаус. Это произошло при послах Фое Дэвиде Колере (1962–1967) и Ллевеллине Томпсоне (1967–1969). Жена последнего, художница Джейн Монро Голе, основала новую традицию – устраивала в Спасо-хаусе выставки современных американских живописцев в рамках программы Государственного департамента «Искусство в посольствах».

Один из первых больших приемов в Спасо-хаусе середины 1960-х годов собрал всю московскую богему. Предварительно гостям направили официальные приглашения, что было неожиданно: каждый сам должен был решить для себя, готов ли он пересечь границу Соединенных Штатов Америки, или стоит спросить разрешения в парткоме или месткоме? Надо отметить, что не все смогли проявить смелость – мало ли что. Некоторым, уже зарекомендовавшим себя как представители советского художественного андеграунда, даже для профилактики позвонили «оттуда» с вопросом: «А вы пойдете, товарищ такой-то? Подумайте о последствиях!» Художник Анатолий Брусиловский в ответ на этот вопрос ответил в телефонную трубку, что не пойти он не может – неприлично! И потом, что он скажет американцам: что ему запретила некая компетентная организация? А ведь им, штатникам, только повод дай, сразу по своим вражеским голосам пропоют, что в СССР людям мешают ходить на приемы в посольства.

«По бесконечной парадной мраморной лестнице, – вспоминает Брусиловский, – медленно поднималась процессия. Наверху стояли посол с женой, другие члены посольства, пожимали руки, что-то вежливо, вполголоса говорили друг другу, улыбались гостям. Царит радостное возбуждение, все празднично одеты. Похоже на посещение премьеры в „Большом“ во время антракта, и всюду цветы, цветы… Вдруг легкое замешательство, смех, восклицания. Странная фигура – бомж, бродяга, пьяноватое, заросшее клочковатой щетиной лицо, растрепанные волосы… Такие типы встречаются у пивных киосков на вокзалах.