Владимир Санин - Большой пожар

– Дедушка, ты говорил, что в твое время… – хитроумно напоминает Бублик.

– Обязательно расскажу, – Дед сует внуку портфель,– по дороге в школу.

И подмигивает своему приятелю: старого воробья на мякине не проведешь!

Пора приступать к делу, мне вечером от Ольги достанется, если не выполню домашнего задания: сегодня я обязан добросовестно подготовить первую часть своих «мемуаров», как насмешничает Дед. Ольга поручила ему за этим проследить, а Дед, который в Ольге души не чает и расцветает от ее похвал, со страшной силой на нас жмет, чтобы мы не халтурили.

Сама Ольга взяла отпуск, копается в архивах, потрошит очевидцев, разъезжает по частям и выжимает участников тушения до капли; наконец-то, радуется она, ей пригодилась стенография, которой когда-то обучилась. Пока что главная удача – домашний архив Нины Ивановны.

Я силой заставляю себя возвратиться назад. Шесть лет – нешуточный срок, многие картины, которые, казалось, ничто не вытравит из памяти, уже стерлись, одна налезает на другую; имена, фамилии, этажи, случаи – как все происходило в дыму, так и осталось – в дымке; может память сердца и верней «рассудка памяти печальной», но Ольге-то нужны факты, подробности, их одной только памятью сердца не восстановишь…

Прошлое затягивает, как омут. Большой Пожар был самым впечатляющим, но не единственным серьезным событием в моеи жизни; как нельзя решить алгебраическую задачу, забыв основы арифметики, так мне не разобраться в Большом Пожаре – не в тушении его, а чисто по-человечески – не покопавшись в самом себе, в своей жизни.

Говорят, хирурги не могут делать операции своим близким – просят коллег.

Мы, пожарные, такой роскоши позволить себе не можем. Мы обязаны спасать всех – знакомых и незнакомых, друзей и недоброжелателей, всех, кого в состоянии спасти.

Впрочем, хирург, если нет рядом коллеги, сделает то же самое.

Наверное, дело не в этом, я просто нащупываю мысль, способ ее выражения. Может быть, ее следует выразить так: Большой Пожар ассоциируется у меня с ужасом, когда я узнал, что на десятом этаже погибают, или, быть может, уже погибли два самык близких мне человека. Наверное, и это не совсем точно, Дед тоже не вылезал из огня и дыма… Тогда – три? Вы скажете: а ужас при виде других, не самых близких, совсем незнакомых людей, находящихся в смертельной оспасности? Это будет справедливо, но справедливо и другое: все мы только люди, и у пожарного, даже с его профессионально высоким чувством долга, человеческие чувства не укладываются в параграфы, точно так же, как у любого другого.

Полковник Савицкий, которого я еще застал, не раз внушал нам, молодым офицерам: «На пожаре вы должны отрешиться от всего земного. Ваше дело – спасать и тушить, об остальном будете думать потом, после пожара».

Савицкий был мудр и справедлив, я много слышал о нем от Деда еще ребенком и привык верить, что все, исходившее из уст полковника, – истина в последней инстанции. Верил – до Большого Пожара, когда вдруг осознал, что от всего земного, то есть глубоко личного, никак отрешиться не могу. Наверное, чтобы спасти тех, двоих, на служебное преступление я бы не пошел (скажи я слово – и пятидесятиметровку передислоцировали бы с левого крыла на правое), но в рамках своих обязанностей я имел право на риск! Мы все в тот вечер не знали, выберемся ли живыми, одни рисковали больше, другие меньше, и я наделил себя полным правом поставить на карту – все.

Из рассказа Николая Лаврова на меня большое впечатление произвел вопрос Кожухова-старшего: кого спасать – академика или вахтера. Далеко не простой вопрос, да и ответом на него я не был удовлетворен. Ну, освободишь место в шлюпке для обоих, сам погибнешь, а справятся ли они со шлюпкой? Нет, на этот заковыристый вопрос ответ куда сложнее, если он вообще существует – с точки зрения человеческой этики. Другое дело Полярный Закон: «Спасай товарища, если даже сам можешь при этом погибнуть. Помни, что жизнь его всегда дороже твоей» – вот с этим ни поспоришь, тут все ясно.

А произвел впечатление тот вопрос потому, что передо мной возникла точно такая же дилемма: кого в первую очередь спасать, эту пару или другую? И я без всяких размышлений и колебаний сделал выбор, хотя никогда не забуду двух других лиц, умирать буду – не забуду… Но о выборе своем тоже никогда не пожалею.

Вот и попробуй отрешись от всего земного…

В нашу жизнь Ольга не вошла, а ворвалась, когда мы еще учились в восьмом классе.

Вдруг появилась новенькая – коротко остриженная, вызывающе гордая и дерзкая девчонка, которая, не тратя ни одной перемены на изучение обстановки, с ходу начала всеми командовать и за какую-то неделю прибрала класс к рукам – и мальчишек и девчонок. Точно определив лидеров – Диму, Славу и меня, новенькая, буквально загипнотизировав класс, чрезвычайно быстро, так, что мы не успели опомниться, сбросила нас с пьедестала. Ее насмешки были остроумнее наших, суждения свободнее и оригинальнее, познания неожиданно широкие – она уже прочитала такие книги, о которых мы и не слыхивали, к тому же она превосходно плавала и бегала стометровку, разгромила лучших школьных шахматистов и была не то что красива – красота пришла к ней потом, но, как говорилось, «смотрелась»: стройная и гибкая, движения порывистые, но в то же время пластичные, как у пантеры; и серые глаза, большие и смелые глаза человека, привыкшего быть первым.

Весь класс затаив дыхание следил за нашим соперничеством – мы ведь не собирались сдаваться, строили всякие планы, даже отлупить ее хотели, но, к всеобщему разочарованию, острого конфликта не состоялось: Ольга, как она это и в будущем часто делала, вдруг круто изменила фронт, взяла инициативу на себя и предложила нам дружбу – вчетвером.

Несколько лет мы были неразлучны: ради нас, поступивших в Ленинградское пожарно-техническое училище, она тоже поехала учиться в Ленинград. Кажется, она чуточку предпочитала меня, впрочем, Дима и Слава были другого мнения. Ольга же своего мнения не обнародовала. Не стану вдаваться в подробности, все это было тысячу раз до нас и будет после нас: она влюбилась в молодого кинорежиссера, возглавлявшего молодежную любительскую студию в нашем городе, и вышла за него замуж.

В молодости подобного рода шок проходит быстро. тем более что пострадавших было трое; годом спустя, окончив училище, мы переженились, причем, чтобы не было недомолвок, удачно; однако, странное дело! – Ольга повела себя с нами так, будто ничего не случилось. Странное – потому что просто дружбы между молодым мужчиной и молодой женщиной я лично не наблюдал и не очень-то в нее верю, как бы мне по этому поводу ни возражали, остаюсь при своем мнении. Итак, мы постоянно, чуть ли не ежедневно встречались, забегали друг к другу на работу, неизменно бывали вместе на всякого рода междусобойках и рождениях; убедившись в чистоте наших отношений, жены не преследовали нас ревностью – во всяком случае, открыто. Хорев, Ольгин муж, тоже нам не мешал, слишком был уверен в превосходстве своей творческой личности, да и не только творческой – красив был, как голливудский актерлюбовник; словом, все так продолжалось, пока уход из жизни моей Аси не нарушил равновесия – наши отношения с Ольгой уже не могли оставаться прежними, в них появилась принужденность.