Василий Песков - Сельская Венгрия

Старик вынес из дома карту, и мы вместе разыскали на ней точку с надписью Грац, где Имре был ранен.

— Вся жизнь в этом доме?

— Нет, родился в соседней деревне. Этот дом перестроил сразу после войны. Видите: весь из глины, как ласточкино гнездо…

Имре и его жена Имреней живут с семьей сына. Хозяйство — две коровы, шесть свиней, куры, пасека.

— На мне забота: добывать корм. Созревают травы, и я вот готовлю косу. Кошу, сушу сено, на этом тракторишке перевожу вот сюда. Ну и хлопоты во дворе со скотиной…

— Здоровье?..

— Ни разу в жизни не пожаловался. Думаю, потому, что все время в движении, на ногах. До сих пор езжу на мотоцикле, без боязни сажусь на трактор. Без промаха и стреляю. На охотах по лесам за день прохожу пятьдесят — шестьдесят километров. Молодые ворчат: «Дед Имре, ну куда ты спешишь?» Две недели назад ходили на кабанов. У меня двустволка вашего ижевского завода. Ни разу не подвела…

— Были в жизни несчастья, драмы?

Старик вздохнул:

— Редкая жизнь — без них… Вы ведь знаете, что у нас было в пятьдесят шестом. Меня грозились убить — я был тогда председателем кооператива. Угрозы я не боялся. Драма была в другом. Старший сын, тогда еще сопливый мальчишка, оказался не на моей стороне. После событий он сбежал в Швейцарию… Недавно я был у него — семья, работает маляром на военном заводе, красит пушки. Спрашиваю: как живешь, счастлив? Молчит. Какое счастье без родины.

— Ну а вы как понимаете счастье? Что нужно для этого человеку?

Старик разглядывает свою мятую шляпу, выбирает из-под линялой, пропитанной потом ленты соринки.

— Человеку для счастья надо и много, и мало. Но одно условие, по-моему, обязательно: не быть завистливым. Завистливые счастливыми никогда не бывают… Я понимал счастье в разное время по-разному. Построил, помню, вот этот дом. Всё своими руками — стены, крыша, двери, погреб, шкафы, скамейки. Был счастлив: умею! Ни к кому по мелочи не надо идти на поклон… В сельсовете работал — чувствовал: нужен людям. Теперь вот главная радость — внуки да еще лес, охота. Сейчас я вам похвалюсь…

Имре выносит из дома и приставляет под навесом у бочки огромных размеров оленьи рога.

— Двадцать лет назад это было. Долго ходили, выслеживали. И вот выбежал на меня. Туманный был вечер. Но вижу: рога небывалые. От волнения сердце под курткой курицей прыгало. Не промахнулся… Один заезжий турист из Австрии пристал — продай! Новый «фольксваген» за эти рога предлагал. А я говорю: ну зачем мне «фольксваген», мне дорога память… Туманный был вечер, помню, как в молоке, по брюхо стоял он в тумане.

— И не жалко было стрелять?

— Отчего же жалко. Такая смерть для оленя красна. Разве лучше — загнали бы волки или от старости падшего расклевали бы вороны… В охоте, если соблюдать правила и быть благородным, плохого ничего нет. В позапрошлом году сюда, во двор, к корыту забежал из леса кабан. Никакого внимания на собаку. Мы сидели с соседом как раз за столом! «Стреляй! — кричит. — Стреляй!» Ну как же мог я стрелять, когда голод зверя загнал аж во двор. Понаблюдали, как он, растолкав моих двух свиней, орудовал у корыта. Случай — приятно вспомнить…

Добрую половину жизни Имре Петэ провел в здешних лесах. Валил сосны на шпалы, охотился, знает все тропы — звериные и людские, знает травы, грибы. Его дом — справочная служба для всей округи. Сюда заходят проверить: не попал ли в корзину случайно опасный гриб. Старик никому не откажет. Внимательно все рассмотрит: «Это хорошие, а эти два выбрось».

И нет деревенского дела, которое было бы незнакомо старому Имре. Под навесом стоят точило, верстак, наковальня. Хозяин дома не просто ездит на мотоцикле и тракторе — он может их починить. Он знает, как ощипать гуся, как заколоть свинью, подоить корову, починить обувь, отремонтировать кадку, вставить в ведерко дно. Его руками сложена печь…

Внимание мое остановили необычные ульи, рядком стоявшие под вишнями на широкой сосновой плахе. Ульи были плетенные из орешника и соломы. Приложив ухо к пузатому боку одного из ульев, я услышал сдержанный гул утомленных ненастьем пчел. Увидев интерес гостя к необычной поделке из орешника и соломы, пасечник вынес под навес из кладовки и еще кое-что, искусно сделанное из тех же материалов. Я увидел громадные кувшины. Плошки, корзины. И сразу вспомнил псковский музей, где стоит точно такая же посуда для хранения гороха, фасоли, мака, зерна. Мне сказали в музее: все это — давнее прошлое, сегодня никто уже не умеет делать эти чудо-сосуды… Но вот мастер стоит рядом со мной. Он вынес недавно начатое изделие. И можно увидеть, как вьется ровный соломенный жгут, как ладно, спиралью, образует он нужную форму посуды.

— Лет тридцать — сорок назад было еще немало людей, умевших все это делать. В нашем краю их было особенно много. Земли неважные, промышляли кто чем. Теперь же не только в нашей округе, возможно, и на всю Венгрию я — единственный мастер…

Зимой, когда работы во дворе убывает, старый Имре берется за древнее ремесло.

— Туристы из Австрии и ФРГ, не торгуясь, забирают все, что за зиму наготовлю.

В прошлом году дед Имре пришел в местную школу: «Умру — со мною вместе уйдет и уменье. Давайте буду учить ребятишек. Может, кто-то займется». В неделю раз теперь дед Имре приходит в школу. Учит острым ножом полотнить прутья орешника, вить солому.

— Четверо, знаю, займутся серьезно. Золотые руки для этого дела не нужны, но интерес, усидчивость и желание — необходимы. Для меня зимой такая работа — праздник…

Беседа наша прервалась необходимостью отвезти на сборный пункт молоко. Старик извинился. Укрепил сзади сиденья мотоцикла большую флягу и по мокрой дорожке затарахтел под гору.

Уже вечером, уезжая из деревни Эрисентпетер, мы заехали попрощаться с Имре Петэ и застали его за прерванной утром работой — отбивал косу. Уточняя пометки в блокноте, я спросил:

— Значит, семьдесят семь…

— Да, да, ошибки нет, закругляю восьмой десяток. Вся жизнь — как на лошади проскакал. И, удивительное дело, еще не потеряна радость. Завтра, если будет погода, самое время в луга…

Колокольных дел мастер

«И есть у нас место, где льют колокола…» Эту фразу я записал в первый день пребывания в Венгрии, когда обсуждался план путешествия. Я посчитал: «колокольное дело» — подсобное производство какого-нибудь из заводов, некое подобие ширпотреба. Оказалось, нет. Увидел небольшое, но серьезное кустарное производство, со своими тайнами, с технологией, известной человечеству уже несколько тысяч лет и не претерпевшей сколько-нибудь значительных изменений до наших дней.