Жюль Верн - Южная звезда

По этой однообразной и унылой стране протекают две реки с такими плоскими берегами, что с трудом можно дать себе отчет в том, почему они не разливаются по всей равнине.

Только на востоке, на горизонте, виднеются отдаленные вершины двух гор: Платберга и Паардеберга, и зоркий глаз может различить у их подножия пыль, дым и маленькие белые точки — хижины или палатки, а также заметить, что в этом месте кишат, как муравьи, живые существа.

Там именно, в этом Вельде, находятся алмазные россыпи Дю-Туа-Пэн, Нью-Рёш и первоклассная по богатству Вандергартова копь. Россыпи находятся под открытым небом, почти на поверхности земли, и известны под названием «сухих россыпей». В 1870 году копи эти дали алмазов и других драгоценных камней на четыреста миллионов франков. Пространство, занимаемое ими, равняется двум или трем километрам; из окон фермы Уоткинса, отстоящей от копей лишь на четыре английские мили, они ясно видны в зрительную трубу.

Впрочем, название фермы не совсем подходило к владениям Уоткинса: поблизости от описанных нами домов не было видно ни клочка обработанной земли. Как и все так называемые фермеры той местности, мистер Уоткинс был скорее скотоводом, собственником стада быков и овец, чем агрономом.

Однако мистер Уоткинс, как нам известно, еще не ответил ничего на вежливое, но вместе и решительное предложение Сиприена Мере. Посвятив не менее трех минут размышлениям, он решился наконец вынуть трубку изо рта и завел разговор, не имевший, по-видимому, даже самого отдаленного отношения к заданному ему Сиприеном Мере вопросу.

— Порода, кажется, хочет перемениться, сударь, — сказал он. — Никогда еще подагра не мучила меня так сильно, как сегодня утром!

Молодой инженер нахмурился и отвернулся в сторону, чтобы не дать заметить разочарования, овладевшего им при этих словах фермера.

— Вы, может быть, хорошо сделали бы, если бы отказались от джина, — сказал он довольно сухо, указывая при этом на стакан, который фермер уже почти опорожнил.

— Отказаться от джина?! Благодарю покорно! — воскликнул фермер. — Виданное ли дело, чтобы джин повредил кому бы то ни было. Я знаю, что вы хотите сказать: вы хотите напомнить мне рецепт, предписанный врачом лорду-мэру, у которого была подагра. Как звали этого врача? Абернети, кажется. «Если вы желаете быть здоровым, — сказал он больному, — то живите на один шиллинг в день при условии, что вы заработаете его сами». Все это прекрасно, но если для того, чтобы быть здоровым, надо иметь только один шиллинг в день, то для чего тогда богатство? Все это глупости, недостойные такого умного человека, как вы, господин Мере, а потому перестанем говорить об этом, прошу вас… Что касается меня, то я предпочел бы быть тотчас же зарытым в землю, чем следовать этому рецепту. Хорошо поесть, хорошо выпить, курить хороший табак, когда мне вздумается, в этом-то и заключаются все мои утехи в жизни, а вы хотите, чтобы я отказался от них.

— О, я вовсе не настаиваю на этом! — ответил Сиприен чистосердечно. — Я только напоминаю правило для сохранения здоровья, правило, которое кажется мне очень верным. Но оставим эту тему и, если вам будет угодно, мистер Уоткинс, перейдем к главной цели моего посещения.

Мистер Уоткинс, оживившийся за минуту перед тем, снова впал в прежнюю апатию и молча стал пускать одно кольцо дыма за другим.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошла молоденькая девушка с подносом и со стаканом в руках.

Из-под широкой соломенной шляпы вошедшей девушки выглядывало очаровательное беленькое личико, обрамленное белокурыми волосами; большие голубые глаза ее смотрели ясно и весело, и вся она казалась олицетворением здоровья, изящества и доброты. На ней было надето простенькое ситцевое платье с маленькими пестрыми букетиками.

— Здравствуйте, мсье Мере! — сказала она по-французски с легким английским акцентом.

— Здравствуйте, мадемуазель Алиса! — ответил Сиприен Мере, вставая и раскланиваясь.

— Я видела, как вы пришли, мсье Мере, — сказала мисс Уоткинс с улыбкой, обнаружившей ее перламутровые зубки, — а так как я знаю, что вы не любите противного папиного джина, то я принесла вам лимонаду, и надеюсь, что он вам понравится.

— Тысячу раз благодарю вас за любезность, мадемуазель!

— Ах, кстати, вы себе и представить не можете, что мой страус Дада проглотил сегодня утром! — продолжала она просто и искренно. — Он проглотил мой костяной шар, на котором я штопаю чулки. Да, мой костяной шар. Вообразите себе! Ведь он большой, вы его знаете, мсье Мере?! Это бильярдный шар, привезенный из Нью-Рёша; и вот этот обжора Дада проглотил его как пилюлю. Кончится тем, что это хитрое создание рано или поздно меня как-нибудь уморит от огорчения.

Когда мисс Уоткинс рассказывала об этом происшествии, глаза ее улыбались, что свидетельствовало о том, что в действительности ей вовсе не хотелось умирать от горя… Но вдруг она заметила с инстинктом, свойственным женщинам, необычайное молчание, царившее в комнате; от нее также не ускользнул и смущенный вид обоих мужчин.

— Можно подумать, господа, что мое присутствие вас стесняет, — сказала она. — Если у вас есть секреты, которых я не должна слышать, то я сейчас уйду! Впрочем, у меня и времени нет оставаться с вами: прежде чем заняться обедом, я должна разучить свою сонату… Что такое с вами обоими?! Право, нельзя назвать вас болтливыми сегодня, господа! Итак, я оставляю вас! Кончайте ваш мрачный разговор.

Девушка уже повернулась, чтобы уйти, но сейчас же снова обратилась к Мере и сказала ему с милой улыбкой:

— Когда вы захотите спросить меня о кислороде, Мере, я буду к вашим услугам. Я три раза прочла главу о химии, которую вы мне задали выучить; и тела газообразные, бесцветные, без запаха и без вкуса — уже не тайна для меня!

Сделав легкий реверанс, мисс Уоткинс исчезла как метеор, и не прошло и нескольких минут, как в комнату донеслись великолепные звуки пианино, свидетельствовавшие о том, что девушка отдалась всецело музыкальным упражнениям.

— Итак, мистер Уоткинс, — начал снова Сиприен, — желаете ли вы дать мне ответ на предложение, которое я имел честь сделать вам?

Мистер Уоткинс, вынув изо рта трубку, величественно плюнул на пол, быстро поднял голову, устремил на молодого человека инквизиторский взгляд и произнес:

— Может быть, вы, Мере, уже говорили с ней обо всем этом?

— Говорил… о чем?! С кем?!

— О том, о чем вы со мной говорили!.. С моей дочерью…

— За кого вы меня принимаете, мистер Уоткинс?! — воскликнул молодой инженер с горячностью, не оставлявшей сомнения в искренности его слов. — Я — француз, сэр!.. Не забывайте этого!.. Это значит, что я никогда бы не позволил себе просить руки вашей дочери, не заручившись предварительно вашим согласием на этот брак.