Михаил Володин - Индия. Записки белого человека

Сосед, словно почувствовав мое настроение, покачал головой и принялся рассказывать о Мумбае — о красоте Ворот Индии, о любимой туристами Колабе, о пестрых бомбейских базарах, о сентиментальном Болливуде и о волшебном острове Элефанта… Он возвращался из США и дважды назвал Мумбай пределом мечтаний. И я почти поверил ему — он был отличным продавцом достопримечательностей и продавцом вообще.

Его дедушка когда-то держал портняжную мастерскую и шил для английских колониальных властей легкие парусиновые штаны. Его отец расширил семейный бизнес до фабрики. А сам он — слон независимо мотнул хоботом — двадцать лет назад наладил поставки одежды в Америку. Теперь у него в Детройте офис, которым руководят сыновья, а ему только и остается как летать туда в качестве консультанта. Он дал мне визитку, на ней его имя было написано на хинди и на английском (первое я не смог прочесть, второе — произнести). Потом пригласил в гости и долго объяснял, как добраться до его дома. И на сердце у меня было тепло от его гостеприимства и доброжелательности.

В половину пятого утра бомбейский аэропорт был пуст и пах мышами. Мы обменяли деньги[1] у сонного клерка и вышли на свежий воздух. Впрочем, определение «свежий» было данью устоявшимся словосочетаниям и к наружному воздуху никак не относилось. Площадь перед зданием аэропорта была погружена в тяжелый, как ватное одеяло, туман. Внутри него тут и там плескались крошечные антикварные машины. Они напоминали наши «инвалидки», но все же были чуть побольше. В одних машинах спали, возле других стояли заспанные смуглые водители — все, как один, невысокие, щуплые и похожие на кого угодно, только не на слонов. «Ага, — догадался я. — Слоны встречаются только в самолетах!» Мы сели в машину к кролику. У него были испуганные глаза, и он все время нервно водил носом, словно к чему-то принюхивался.

Кролик несколько раз обращался к нам по-английски, но его язык был нам непонятен. Справа и слева от дороги стояли лачуги, возле которых в рассветных лучах копошились — издалека было не разобрать — то ли дети, то ли щуплые взрослые. Туман понемногу поднимался от земли, и на его место, словно в открывшуюся щель, хлынул отвратительный запах нищеты, мочи и помоев. Мы ехали молча, и я несколько раз украдкой косился на подругу. На ее лице странным образом уживались желание спать, любопытство и отвращение.

Бродя по бомбейской набережной, мы старались не смотреть на воду, но еще тщательнее отводили глаза друг от друга. Ворота Индии оказались жалким подобием Триумфальной арки. Рядом в зеленой, пахнущей гнилью пене плескались чайки. Их были тысячи, и они поедали что-то, напоминавшее завернутые в мешковину куски мяса.

— Ну вот и море, — сказал я и махнул рукой в сторону птиц. Подруга почему-то обиделась. Она и вообще с каждым часом в Мумбае все более мрачнела и уходила в себя.

— Не расстраивайся, еще вполне можно вернуться! — Я неуклюже попытался утешить подругу и получил в ответ такой взгляд, что дальше предпочел молчать.

К середине дня, натолкавшись среди торговцев китайскими пластмассовыми игрушками, надышавшись пропущенными через миллионы двигателей нефтепродуктами и насмотревшись на не ремонтировавшиеся со времен последнего визита королевской четы колониальные красоты, мы отправились на железнодорожный вокзал с гордым названием «Виктория». Навстречу нам через подземный переход неостановимо, как белогвардейцы в историческом фильме «Чапаев», шли тысячи индийцев. Казалось, будь у меня пулемет «максим», они и тогда не свернули бы со своего пути. Их словно специально выпустили из поезда — из десятков поездов одновременно! — чтобы размазать нас по асфальту. Но такое бешенство было написано на наших лицах, что враги растерянно расступались, и мы беспрепятственно проходили сквозь толпу.

Нам было все равно куда ехать, лишь бы выбраться за пределы этого города грез. С билетами на вечерний поезд в Аурангабад в кармане мы сели на катер и поплыли на остров Элефанту. От тех нескольких часов у меня остался отснятый на видеокамеру эпизод, где подруга — усталая и разочарованная — кормит иссиня-черную козу совершенно несъедобным початком кукурузы. И коза — с глазами и шкурой истого дьявола — становится на задние ноги и тянется, тянется к лицу девушки.

Куда бы мы ни шли, везде на острове нас встречали торговцы. Они стеной стояли возле крошечной железной дороги, которая была проложена от пристани к лестнице, ведущей на холм, и на самой лестнице, поднимающейся к пещерам. Здесь не было слонов, но с веток свисали стаи обезьян. Одна из них, улучив момент, выхватила у меня из рук плитку шоколада — ту единственную еду, что мы взяли с собой на остров. Все было против нас! Во время прогулки вокруг неказистого форта подруга, глядя на уложенные на камни пушечные стволы, безнадежно спросила:

— Не знаешь, почему остров назвали Элефантой?

Я взглянул на нее и как-то разом понял, что чувствовала с детства мечтавшая об Индии девушка. И на ходу принялся раскрашивать тускловатую реальность.

— Когда в тридцатых годах шестнадцатого века португальцы приплыли завоевывать то, что тогда было Мумбаем, — сообщил я с важным видом, — два корабля направились на соседний остров. Уже на подступах к бухте их встретил град камней. Огромные глыбы падали на палубы, сносили мачты, убивали матросов. Капитаны в панике отступили. Через месяц группа из пяти судов была послана усмирить защитников острова. И снова их встретила каменная канонада. Так продолжалось до тех пор, пока не приплыл португальский флагман «Святой Генрих» — его борта были так высоки, что до палубы камни не долетали.

— Они из этих пушек стреляли, что ли? — с интересом спросила моя спутница, показав на орудия.

— Не перебивай! — строго сказал я и продолжил свой фантастический бред. — Каково же было изумление высадившихся на берег португальцев, когда они увидели, что остров защищали двенадцать слонов! При осаде все они, кроме одного, погибли, а этого, последнего, отвезли в Лиссабон, обвинили в колдовстве и судили. Шел тысяча пятьсот тридцать шестой год, — добавил я после паузы. — Это было первое дело португальской инквизиции.

И тут впервые за весь день подруга засмеялась.

Мы возвращались последним катером. Плоское тупорылое суденышко монотонно переваливалось с волны на волну, и мне снилось наше первое свидание. Мы лежим на траве у реки где-то в Подмосковье. Вода плещет о берег и с каждым разом оказывается все ближе к нам. Я щекочу травинкой шею девушки, а она смотрит на меня долгим особенным взглядом. Мне хочется что-то сказать ей, о чем-то предупредить. Но во сне я разучился говорить — просто смотрю в глаза и изо всех сил стараюсь сделать так, чтобы взгляд выражал не только то, что я хочу ее, но и что-то более осмысленное. То, что я тревожусь о ее будущем, например.