Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)

Ознакомительный фрагмент

Монголы, конечно, были рады гостям. Живут они в стороне от караванных дорог, скучно, не с кем словом перемолвиться, степные новости узнать. Других юрт по соседству нет. Мы спешились, зашли в юрту спросить, где поблизости можно переночевать, чтобы был подножный корм. Говорят — поедете немного дальше по Булгану, там другая долина справа будет, вода есть, и трава порядочная. Засветло успеете доехать. Нас, конечно, спросили, откуда, куда и зачем едем. Говорим, из Зайсана по торговым делам в Улясутай. Думали на Алтын-Голе ночевать, а оказалось, что здесь вся трава потравлена.

— Из Зайсана едете! — воскликнул монгол, хозяин юрты. Русского приказчика Первухина не знаете ли?

— Знаю! — отвечаю ему, потому что этот Первухин, который меня в Чугучаке сменил, раньше в Зайсане проживал.

— Так вот Первухин, — говорит хозяин, — мне два года назад в Улясутае очень плохой товар продал в русской лавке. Я для своих женщин целую штуку цветного ситца у него купил, хорошие деньги отдал. А ситец вот какой оказался.

Монгол вскочил, порылся в сундучке, стоявшем у стенки юрты, и поднёс мне свёрток жёлтого ситца с крупными цветами.

— Вот, попробуй сам, весь гнилой!

Я развернул свёрток, взял в обе руки за край и растянул, как полагается пробовать прочность материи. Ситец и разорвался, гниль настоящая.

— Чего же ты, — говорю, — смотрел, покупая, не пробовал сам, что ли?

— Пробовал, как же! Приказчик развернул мне несколько локтей, они были хорошие. Я и поверил, что весь такой же. А перемерил он всю штуку сам на моих глазах.

Эти фокусы мне были знакомы. И мне из Москвы иной раз присылали гнилой товар. Пришлют аршин 10–15 хорошего ситца для видимости снаружи, а остальной в штуке или брак с пятнами и полосами, или прямо гнилой. И приходилось гнилой обменивать покупателям, а брак продавать по дешёвке и в Москву отписывать жалобы.

— Ты едешь в Улясутай, — монгол говорит, — увидишь там Первухина, обменяй мне эту дрянь на хороший. А может быть, у тебя с собой есть товар, так обменяй здесь.

— Нет, мы с собой никакого товара не везём, только почту, — объясняю ему.

— А скоро ли обратно поедете?

— Через месяц или два. Но, может быть, поедем не этой дорогой, а через Кобдо. Как же быть тогда с обменом?

— Ну, всё равно, бери с собой, мне он ни к чему.

Пришлось взять ситец с тем, чтобы в Чугучаке Первухину нос утереть им, а монголу вернуть при первой возможности хороший, хотя бы из своего склада.

Расспросили мы караульных и насчёт рудника, узнали, что он уже лет 10–12 не работается, но раньше работался довольно долго. А жила идёт далеко в глубь горы и высоко вверх по склону. Там местами также копано, но золота мало, а вглубь, говорят, богатое было. Караульные сами не работали, они ежегодно меняются: монгольский князь наряжает их по очереди на год. Прежде бывали попытки хищничества: забирались в рудник добывать потихоньку золото. Двух хищников караульные в первый же год закрытия рудника, когда эти попытки были, даже застрелили и оставили в глубине нижней штольни. С тех пор попытки прекратились.

Выпили мы за разговорами чаю, вышли садиться на коней. Я присмотрелся, вижу вверх по склону наискось от заслона из жердей беловатая жила тянется, то шире, то уже и местами ямы в ней видны, а в одном месте довольно высоко даже отверстие чернеет и через него, может быть, можно в глубь рудника пролезть.

Мы сели и поехали; скоро встретили скот караульных, который с пастбища пастушонок гнал, — три коровы, десятка три овец и коз, сам на старой коняге едет. Ясно, что бедняки в карауле служат. Выехали из долины Алтын-Гола в долину Булгана и повернули вверх, на восток; проехали немного и увидели другую долину, из которой ручеёк выбегает. Очевидно, в этой долине удобное место для ночёвки, которое караульные указали. Свернули в неё, вдоль ручейка появилась трава, но мало, пробираемся дальше и видим, что долина в горах круто на запад повернула. «Вот это хорошо, — думаю, — она нас назад поближе к руднику подведет». Проехали по ней с полуверсты, пока она опять в глубь гор не отвернула. Тут нашлось место для ночёвки хорошее, травы достаточно, кустики для огонька есть и аргал попадается. Раскинули палатку, набрали топлива, коней пустили пастись. Солнце уже заходит. Сидим у огонька и видим, — по долине сверху бредёт к нам мальчишка. Подошёл. Весь оборванный, босой, худой, лет десяти или двенадцати. Протянул руку и шепчет: — дайте поесть, я три дня не ел.

— Садись, — сказал Лобсын. — Покормим, скоро чай будет.

Он сел у огня. Ноги у него в ссадинах и царапинах, грязные. Голова гладко остриженная, смотрит пугливо.

— Ты чей мальчик? — спрашиваю. — Откуда и куда идёшь один?

Он молчит: видно, боится сказать, нас опасается.

— Ты не бойся. Мы тебя не обидим, накормим, отдохнёшь и завтра пойдёшь, куда тебе нужно.

Чай поспел. Мы у караульных немного молока купили и сварили настоящий монгольский — с солью и молоком. Налили ему чашку — у нас запасная была — дали баурсаков. Он ел жадно, чаем запивал. Вторую чашку попросил, выпил, потом держит её в руке пустую и, видно, боится попросить ещё.

Лобсын налил её и говорит: — Больше не дам, после голодовки нельзя сразу много есть, заболеешь.

Он кивнул головой и спрашивает:

— Вы не в наш ли монастырь едете?

— А как называется твой монастырь, где стоит?

— Залхачин-Сумэ зовут, стоит на большой речке Дзабхан-Гол. Пятьсот лам живут там. И гэген есть, старый, чуть живой.

— Знаю я этот монастырь, — сказал Лобсын. — Мы туда не едем, и нам он не по пути. Он за Алтаем находится. Так ты возле этого монастыря у родителей жил?

На этот вопрос мальчик не ответил, а спросил: — Далеко ли до речки Шара-Гол?

Лобсын рассмеялся: — Шара-Гол речек в Монголии сотни две будет, если не больше. Которую из них ты ищешь? Нет ли возле неё какой-нибудь горы с именем?

— Горы Баин-Нуру близко стоят. На них большое обо есть, а на речке пять деревьев.

— Ну, гор Баин-Нуру и обо больших в Монголии также много, а деревья тоже на разных речках встречаются, — говорит Лобсын.

Мальчик, видимо, смутился и всхлипнул.

Мало-помалу мы из него вытянули, что отец привёз его прошлой осенью в монастырь и отдал в обучение ламам, чтобы он сам, подросши, ламой сделался. Ехали они туда три дня через горы У лам ему не понравилось, плохо кормят, заставляют полдня аргал собирать, а полдня учить непонятные молитвы, писать и заучивать какие-то знаки. Пришла весна, стало тепло; он убежал от лам и пошёл через горы домой. Шёл уже четыре дня, на первый день имел ещё с собой кусок мяса и немного дзамбы (поджаренной ячменной муки, заменяющей хлеб у монголов), а потом голодал, только воду пил, когда попадалась речка или ключ, и ел зелёную траву. Юрты кое-где видел, но обходил стороной, боялся, что задержат и отведут назад в монастырь.