Карин Мюллер - Мутные воды Меконга

Ознакомительный фрагмент

— Пятьсот! — выкрикнула торговка мне вслед, когда я зашагала к выходу. — Доставка бесплатно! На таможне нет проблем!

Я перешла на бег.

На следующее утро в холле меня ждала записка — приглашение на обед с Тамом и моей «новой семьей». Я выбежала из дверей и понеслась, не останавливалась, пока не заблудилась в лабиринте переулков, ведущих к ветхой лачуге Тама. Он застал меня облепленной детьми: маленькие девочки тянулись, чтобы провести мягкими пальцами по выгоревшим волосам на моих руках, и смеялись, прикрыв рот ладошками. Там ткнул пальцем в гущу детворы.

— Это мои, — сказал он, показывая на двух девочек и двух мальчиков от одиннадцати до девятнадцати. — Дракон, Флауэр, Форест и Спирит.

Его старший сын, невообразимо красивый юноша девятнадцати лет, стоял рядом со стройной женщиной с копной ниспадающих черных кудрей.

— Моя жена! — произнес Там, внезапно озарившись гордостью.

Затем подозвал меня к себе:

— Пойдем, покажу тебе свой дом.

Там провел меня по коридору, усыпанному крошащимся цементом, в подземную нору из нескольких крошечных комнат. Соседи непрерывно шныряли по темным проходам, спеша воспользоваться уличным туалетом или просто погулять в знойных сумерках по переулку, среди детей, играющих мраморной щебенкой, женщин, торгующих остатками вареных улиток, и стариков с угасающим взглядом, на чьих глазах успели вырасти два поколения.

Жена Тама Фыонг протянула мне мягкую руку с длинными пальцами и грустно улыбнулась, показывая тем самым, что не говорит по-английски. У нее были стройное тело, двигающееся с природным изяществом, и прозрачная кожа, подчеркивавшая аристократическую линию скул. Я попыталась представить, как она таскает бревна с поезда и спит на грязном вокзале, и не смогла.

Там провел меня внутрь и устроил короткую экскурсию по своему дому, который был не больше чулана. Здесь не было мебели, не считая шкафа в одном углу и полупустой емкости со старым рисом. Потрескавшийся линолеум сверкал чистотой.

Двое его детей не знали другого дома. Когда Там нашел это место пятнадцать лет назад, то сразу же вызвал жену и двоих детей. Арендная плата — двадцать пять долларов в месяц — съедала почти весь его доход от работы на рынке. Денег не хватало, чтобы прокормить четыре голодных рта. Поразмыслив, он заложил свои любимые часы, чтобы жена смогла начать маленький бизнес: торговать бананами на улице. Каждое утро она поднималась до рассвета, взваливала на плечи двухъярусную корзину и проделывала путь от грузовика и обратно, пока не набиралось семьдесят связок маленьких и сладких, как конфеты, тропических фруктов. Затем она раскладывала товар на тротуаре и в перерывах между торговлей делала желающим маникюр.

Я взглянула на нее с уважением. Годы и жизненные трудности не отразились на ее лице, в отличие от Тама.

— Когда мы поженились, ей было восемнадцать, мне — двадцать семь, — сказал Там по-английски. Он потянулся и на минуту взял ее за руку — не слишком характерный жест для жителя буддистской страны, отличающейся сдержанностью.

— Моим родным она сначала не понравилась, — сказал он.

Фыонг была из бедной семьи.

Все были против их брака. Хорошенько поразмыслив, он пришел к своим родителям.

— Я сказал им: вы не в силах изменить мои чувства, — с улыбкой вспомнил он. — Они пришли на свадьбу.

После свадьбы молодожены поселились с родителями Тама, и сложностей стало намного больше. Его сестра и жена когда-то учились в одном классе. Когда Фыонг вышла замуж за старшего брата, которым был Там, и стала членом семьи, то приобрела статус старшей сестры. Униженная сестра стала сеять разлад, распространяя всевозможные слухи и сплетни. Поскольку в доме было десять детей, шум стоял ужасный. Добросердечной от природы и мягкой Фыонг понадобились годы, чтобы родственники осознали ее ценность, как новой веточки семейного древа.

Там резко оборвал рассказ и достал два фотоальбома.

— Наш отец умер в 1991-м, за месяц до того, как мы получили разрешение на отъезд в Штаты, — сказал Там, открывая первый альбом.

На выцветшей фотографии был изображен пожилой мужчина, лежащий на кровати с подоткнутой под подбородок простыней. Вокруг него сгрудилась дюжина родственников; их головы были закутаны в белые траурные шарфы. Самые маленькие дети стояли впереди, положив крошечные ладошки на край кровати. Их глаза были полны интереса и страха.

— Его кремировали, — с сожалением проговорил Там. — Мы не смогли его похоронить. — Увидев мое замешательство, он объяснил: — Теперь вся земля принадлежит коммунистам. Даже если купить участок, его могут отобрать.

Он привел пример большого частного кладбища в Сайгоне, который одним росчерком пера превратили в парк.

— Они даже кости не перевезли! Только надгробия.

На сохранность могли рассчитывать лишь официальные кладбища для мучеников с их аккуратными рядами одинаково безвкусных мемориалов в форме космических ракет и неоригинальными эпитафиями. Но поговаривали, что даже под этими надгробиями скрываются пустые могилы, так как чиновники, ответственные за перезахоронения, нередко прикарманивали деньги и бросали кости гнить в джунглях.

Там покачал головой:

— Нельзя быть уверенным, что они не придут и не раскопают чью-то могилу. Мою мать это очень огорчало.

Он открыл второй альбом, с нетерпением теребя листы. Внутри были шесть папок с документами, аккуратно переплетенные, скрепленные и с печатями. На обложке каждой папки были идентификационные карточки с фотографиями Тама и членов его семьи.

Дважды они упустили шанс на спасение и новую жизнь: один раз, когда вертолет в последний раз поднялся с крыши американского посольства, и второй, когда американцы опубликовали список требований к претендентам на статус послевоенного эмигранта. Желающие должны были иметь за спиной пять лет лагерей, а Там провел в лагере лишь три года. Теперь, через долгие годы после падения Сайгона, брат, которому удалось тогда эмигрировать, протягивал семье Тама руку помощи, чтобы те смогли начать новую жизнь в стране надежды и мечты.

Вот только Там был уже не двадцатитрехлетним переводчиком, полным энергии и готовым активно прокладывать себе путь в будущее. За плечами у него остались два десятилетия упущенных возможностей. Эти годы он мог бы потратить на накопление пенсии, благоустройство дома и каникулы в Диснейленде, а вместо этого он искал угол, чтобы переночевать на улице, и копался в отбросах, чтобы найти хоть немного риса для детей. В свои сорок шесть лет, с седеющими висками и ломотой в коленях, ему придется начинать все с самого начала, имея в активе совсем немного: базовое знание английского и стремление к свободе, которое он так долго сдерживал и которое теперь приведет его через океан в незнакомую и пугающую страну.