Карин Мюллер - Вкус листьев коки

Ознакомительный фрагмент

– Какое отношение к католическому празднику Девы Марии имеет Черная мама в черной маске?

– Двести лет назад Черная мама возглавила восстание рабов в испанских шахтах, – хозяйка кивнула в сторону холмов.

– А ведьмы?

– Они прогоняют болезни, приносимые дождями, – как ни в чем не бывало проговорила хозяйка. Ее, казалось, ни капли не волновало, что языческие ритуалы осуществляются под самым носом у католических святых. Синкретизм. В моем словаре это слово определено как «попытка объединить несовместимые философские и религиозные принципы». По мне же – это вера, находящаяся за пределами догмы, и семья, которая превыше всего.

Веками местных жителей обращали в христианство и навязывали веру, в результате чего возникла полная мешанина. Когда испанцы впервые ступили на эту землю в 1532 году, их встретил народ, поклонявшийся горам, скалам, деревьям, грому, Солнцу и самой Земле. В здешних краях не было ни одного горного перевала, который не украшала бы одинокая пирамидка из камней. Выбиваясь из сил, индейцы тащили камни на самую вершину, совершая приношение местному апу – горному богу. Провидцы контактировали с высшими силами посредством листьев коки или внутренностей жертвенных животных. Первый глоток из каждой партии домашнего пива выливали на почву – в дар матери-земле. У каждого жителя, включая маленьких детей, были обереги из камня или шерсти – «предметы силы».

Эти верования были характерны для людей, которые жили в тесной гармонии с природой и лелеяли связь с природными стихиями, способными принести богатый урожай в один год и уныние и голод – в другой. И их можно было понять – ведь возделывать землю Анд было жестоким и трудоемким делом. Чтобы добыть пропитание на каменистой почве, в условиях разреженного горного воздуха и времен года, молниеносно сменяющих друг друга, требовался не только упорный труд, но и немалое везение.

Но однажды на берег ступили испанцы. Их алчность преследовала две цели – они жаждали золота и обращенных душ и готовы были пойти ради этого на любые жертвы. Пока испанские солдаты расхищали золото в храмах, священники размахивали крестами, воюя против горных богов и матери-земли. Идолопоклонство было запрещено, а мумифицированные останки правителей инков сожжены. Священники находили и уничтожали обереги крестьян, вплоть до малейшего камушка и пучка шерсти. На всех горных перевалах поверх пирамид были установлены кресты.

Постепенно индейцы переняли веру новых правителей. У двух религий нашлось много общего. На смену праздникам в честь бога Солнца Инти пришли католические торжества, а вместо мумий предков по городу теперь носили изваяния святых. Вместо податей императору стали выплачивать десятину католической церкви. Священные обиталища девственных служительниц солнечного культа превратились в женские монастыри, где жили католические монахини, давшие обет безбрачия. Шаманы, некогда освящавшие пищу и маисовое пиво за спасение душ умерших, облачились в черные священнические рясы и принялись раздавать облатки и вино. Именно по этой причине среди первых пастырей, что отправились в глухие андийские деревни распространять слово Господне, не было мучеников.

Но обычаи предков не забываются так быстро, да и новому богу не удалось приручить свирепый климат Анд, где мягкое тепло в считанные минуты могло смениться смертельным градом и непроглядными снежными буранами. Никто из местных жителей не осмелился бы отречься от старых богов и навлечь на себя неминуемую кару. Эту дилемму индейцы решили просто, присоединив нового христианского бога и католические обряды к своему пантеону богов. Они устраивали праздники в честь католических святых с таким рвением и религиозным восторгом, о котором священники и не мечтали. Но если бы последние потрудились разглядеть изваяния получше, то наверняка бы увидели крошечные фигурки местных божков, тайком поставленные рядом – чтобы духи не дай бог не обиделись.

В результате возникла удивительная смесь старого и нового, причем без видимых противоречий. Таков был католицизм по-андийски.

После обеда мы уселись в саду, и меня стали готовить к роли жениха Черной мамы. Черная краска для лица оказалась смесью дегтя и свиного сала. Она воняла, как дохлая кошка, неделю провалявшаяся на дороге, проникая мне в ноздри и приклеивая волосы ко лбу. Поверх краски насыпали блестки. Затем я, глуповато, как аквариумная рыбка, выпятив губки, позволила мужчине с черным лицом аккуратно намазать их помадой.

Свинья тем временем молча собирала мух на улице. Те неохотно оторвались от нее, и мы двинулись в город, чтобы воссоединиться с главной процессией. Меня в этот день уже успели угостить выпивкой, но это оказалось всего лишь прелюдией к тем рекам самогона, что мне пришлось выпить при полном облачении и с накрашенным лицом. На каждом углу меня заставляли глотать очередную дозу обжигающего пойла под хлопки и подбадривание прохожих. Я ссылалась на головную боль, дрожь в коленях, недержание – но все было бесполезно. Отказываться от выпивки в этот день было равносильно оскорблению, и обычная хитрость – вылить половину на землю, как подношение матери-земле, – сегодня была против правил. И я пила. Пила за своих хозяев, которые лишили меня того единственного, что выдавало во мне иностранку, – цвета кожи. За женщину, что обняла меня просто потому, что я участвовала в празднике. За старика, который еле держался на ногах и протянул мне стакан, хотя с огромным удовольствием выпил бы его сам.

Мы оказались у моей гостиницы. Свиной жир стоял в желудке комом, а вокруг него плескалось по меньшей мере двенадцать разновидностей самогона. У меня было такое чувство, будто внутри сидит пришелец и когтями пытается продраться наружу.

Я извинилась и бросилась вверх по лестнице в свой номер, оставив Джона снимать процессию с первого этажа.

– Тебя вырвало, – сообщил он, когда я вернулась.

– Откуда ты знаешь? – в ужасе спросила я.

– Ты микрофон забыла снять, – сказал он и постучал по камере. – Я все записал на второй канал.

Когда пришла моя очередь нести свинью, уже почти стемнело. На меня надели сбрую. Я наклонилась, чтобы хряк скатился со стола и водрузился мне на спину. Но ничего не произошло. Меня словно пристегнули к телеграфному столбу. Я попробовала еще раз. Несколько мужчин выставили руки, чтобы удержать наверху свой завтрашний ужин. Я кое-как сдвинулась с места.

Только потом я узнала, что жених Черной мамы должен не только принести свадебный подарок ей на порог и водрузить его у ее ног. Он должен был также исполнить торжествующий танец, подпрыгивая, топая ногами, вращаясь, описывая дуги и восьмерки. Перед самым выходом на главную площадь улица сужалась. Мы двигались со скоростью ледника. Я то петляла, то устремлялась вниз, то топала на месте; защитная стена рук осторожно поддерживала мою ношу. Наконец кто-то приказал принести столик. Промокшие от пота ремни сняли. Вокруг меня столпились хозяюшки, вливая мне в глотку очередные порции праздничного пойла. Потом все вернулись к процессии, которая постепенно переместилась на главную улицу.