Генри Мортон - Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

Небрежным жестом он убрал со стола стаканы и вместо них водрузил два элегантных винных бокала георгианской поры.

— Не будем оскорблять хорошее вино недостойной посудой, — улыбнулся он.

Мы подержали бокалы возле свечи, осторожно чокнулись и неспешно выпили. В этот миг я подумал: это самая прекрасная картина из всего, что мне доводилось видеть, — темные дубовые панели, на фоне которых вырисовывается доброе, умудренное жизнью лицо старика; его седые волосы, подобно нимбу, светятся в сиянии двух свечей; старческая, морщинистая рука осторожно подносит к губам изящный бокал с темно-красным вином…

Священник рассказывал мне о своих односельчанах, об их полях, о хозяине поместья — бедном, как церковная мышь, но привязанном к своей земле. Наверняка он был бы счастлив познакомиться со мной, но, к сожалению, сейчас в отъезде — залечивает наследственное заболевание на курорте. Он — человек старой закалки, обожает свою землю и не хочет даже слышать о ее продаже. О каком праве первородства он мог бы говорить, если бы продал свои наследственные земли? Ведь это все равно, что продать родную мать… не правда ли, сэр?

— Думаю, когда он умрет, — вздохнул священник, — землю все равно придется продать, чтобы оплатить похоронные издержки, и тогда…

Он не закончил фразы.

— Наверное, — продолжал старик, — я прожил слишком долго в старой Англии, чтобы принимать перемены. Здесь ничего не меняется. Для нас самое большое потрясение случилось в 1066 году, когда первый Джоселин захватил местную землю. Но мы очень скоро смирились с этим. Мы даже последовали за ним в крестовый поход… или даже в два. И присоединились к его потомкам под стенами Арфлера. Время от времени мы посылали одного из сыновей в большой город, чтобы представлять нас в большой жизни — между прочим, хотел бы я знать, действительно ли эта жизнь больше, чем наша? На протяжении веков мы держались за одни и те же предрассудки — мы все еще ненавидим соседей из Спенниторпа — и при этом продолжали расти, как мои кусты черной смородины. Понимаете, мы жили очень замкнуто — столетиями были заперты в своих полях и своих предрассудках. Мы придумывали собственные песни и танцы до тех пор, пока внешний мир не ворвался в нашу жизнь со своим граммофоном и с криминальной хроникой в воскресных газетах. И даже это не слишком нас изменило: мы воспринимали газеты, как сказки о каком-то другом, внешнем мире. Ведь наши поля ничуть не изменились за прошедшие столетия: они все такие же, а мы по-прежнему остаемся слугами своих полей. И, хотите верьте, хотите нет, мы счастливы — потому что попросту не знаем, что такое неудовлетворенность. И, как я вам уже сказал, мы верим любому слову, которое исходит из уст Бога.

Мы вышли в сад и увидели, что луна уже взошла.

Над лесом и полями царила воскресная тишина. Ее нарушало лишь пение птиц и назойливое жужжание насекомых. Затем начали звонить церковные колокола.

Маленькая церквушка была заполнена снопами пшеницы. Корзины с яблоками — вымытыми и словно отполированными, к тому же подобранными по цвету и размеру — стояли вдоль алтарной загородки. На пустых скамьях был расставлен золотистый овес. В церкви витал запах спелого зерна и фруктов. Кто-то — может, специально, а может, и по случаю — вложил букет полевых цветов в каменные руки сэра Жерве. Он лежал там в рыцарских доспехах, с мечом под боком и с этим наивным подношением родной земли, призванном согреть его душу в том норманнском раю, где она пребывала.

С самого утра в церковь шли прихожане — женщины в черных платьях, мужчины в неудобных воротничках, — пока здание не заполнилось людьми с покрасневшими, загрубевшими от работы в поле руками. Дети жадно поглядывали в сторону выставленных яблок и перешептывались между собой.

Старый священник поднялся на кафедру и начал читать проповедь. Он говорил своей пастве об урожае и о Господе, даровавшем этот урожай. И смотрел на людей — переводил взгляд с одного на другого, — пока говорил. Его мудрые глаза видели все грехи этих людей, как и грехи их отцов. Видели и прощали. Может, именно это знание и даровало ему любовь к своим прихожанам. Слушая его проповедь, я заметил легкую перемену: когда он говорил с односельчанами, в его речи появлялся легкий деревенский акцент. Это помогло мне понять, насколько хорошо он знает свой народ. Тем временем маленький орган заиграл религиозный гимн урожаю:

В день жатвы, в день благодареньяМы все предстали пред Тобой!Прими сердец и уст хваленье,Творец наш и Отец благой!За то, что нас создал премудро,Нам мир прекрасный подарил,За то, что с нами Ты — повсюду,Господь, Тебя благодарим!

За то, что сеем мы с Тобою,Заботливо растим плоды,За хлеб насущный, хлеб духовный,Господь, Тебя благодарим!За весть благую о спасенье,За гимны радости, хвалы,За наше к жизни воскресенье,Господь, Тебя благодарим!

Гимн смолк. Церковь опустела. Полуденное солнце изливало свои лучи на старых мертвых Джоселинов; позади погребальной галереи красовалась картина урожая в норманнской рамке. Щедрая земля несла своих детей, и над полями царила та самая улыбка, с которой мать взирает на дитя у своей груди.

Я прошел на церковное кладбище, где позеленевшие камни, накренившись, опирались один на другой. Наклонившись, я зачерпнул пригоршню земли и почувствовал, как она сыплется, убегая у меня между пальцами. Глядя на эту землю, я подумал, что пока существуют английские поля — одно рядом с другим, — в мире останется нечто, что мы любим. И будем любить всегда.

— Ну, вот и все, — улыбнулся священник, шагая со мной рядом по тисовой аллее, — боюсь, больше мне нечего вам показать. Это все, что у нас есть.

— У вас есть Англия, — ответил я.

ОТКРЫТИЕ УЭЛЬСА

Перевод с английского Н. Омельянович

Перевод стихов, за исключением особо оговоренных случаев, М. Башкатова

Вступление

Эта книга написана во время долгого путешествия по Уэльсу. В ней нашли отражение впечатления приезжего от Уэльса и уэльсцев. Не стану притворяться и уверять, что работа далась мне легко: уэльсцы — не те люди, что раскрывают душу чужаку.

В отличие от Ирландии, Уэльс не отделен от своей могущественной соседки морем, а в отличие от Шотландии, его Приграничье — не Шевиот-Хиллс[56]; но, несмотря на это, уэльсцы умудрились сохранить и свой язык, и свою индивидуальность. Иностранец, которому нравится самобытность, отдаст должное жизнеспособности и силе самой маленькой из четырех наций, проживающих на Британских островах.