Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

Ознакомительный фрагмент

– С радостью буду, – пообещал Антон Павлович.

И действительно приехал, хоть и не очень желал. Торжество оказалось довольно скучным – гости слушали байки Корфа и кивали, соглашаясь с каждым его словом. Чехову же все истории показались довольно скучными – кроме одной: ее, единственную, литератор не преминул записать в путевой дневник сразу по возвращению домой.

«Путешествуя по нашей стране и по Европе, – сказал Андрей Николаевич, стоя с рюмкой в руке и с теплой улыбкой взирая на собравшихся, – я не раз с гордостью ловил себя на мысли, что тут, на Сахалине, «несчастным» живется куда лучше, чем где бы то ни было. Это вовсе не значит, что мы должны почивать на лаврах – дороги добра бесконечны, но мы должны стремиться пройти по ним как можно дальше!..»

Уже утром, снова отправляясь к барону, Чехов поймал себя на мысли, что слова, сказанные Корфом, звенят в ушах до сих пор. И тем громче они становились, чем чаще встречались по пути кандальные арестанты и простые заключенные, оков лишенные.

«Если это – хорошая жизнь, то что же тогда делается в остальном мире? – с удивлением и досадой думал Чехов. – Или там нарушителей закона сразу казнят?»

– А, Антон Павлович! – радостно воскликнул Корф, когда Чехов вошел в его кабинет. – Присаживайтесь-присаживайтесь…

Если б не отсутствие в кабинете Кононовича, литератор решил бы, что он каким-то чудесным образом вернулся в прошлое – до того нынешний визит походил на вчерашний.

– Вы все помните, что я говорил про политических? – спросил барон, пристально посмотрев на Чехова.

– Помню, Андрей Николаевич, как такое забыть?

– Это верно, – кивнул Корф и потянулся за пером. – Лучше не забывайте…

– А что еще вы могли бы рассказать мне про остров, Андрей Николаевич? – поинтересовался литератор, наблюдая за тем, как барон выписывает удостоверение красивым каллиграфическим почерком.

– Про Сахалин-то? – хмыкнул генерал-губарнатор. – О, да я могу вам столько рассказать, что вам на три книжки ваших хватит…

– С охотой их напишу, если будет материал, – пообещал Чехов.

– Ну на то, чтоб столько вам надиктовывать, времени у меня, к сожалению, нет. Более того – даже если б было, не позволил бы я себе отнимать столько вашего ради этого наискучнейшего острова!

– Как вы, однако, любите подчеркивать, до чего же здесь скучно!.. – заметил Антон Павлович.

– Позволю себе пояснить, – с ухмылкой сказал Андрей Николаевич. – Как человек поживший, я давно понял, что скука – не обязательно плохо. Скорее, даже напротив, скука хороша, поскольку скука означает отсутствие каких-либо ярких событий, в том числе и скверных. Следовательно, говоря, что на Сахалине все скучно, я подразумеваю, что тут все идет своим чередом, без особых радостей, но в то же время и без бед. А когда мы ведем речь о каторге, не это ли лучший комплимент?

Чехов вынужден был признать, что, пожалуй, для тюрьмы это действительно своего рода комплимент.

– Вот и я про что, – обрадовался Корф. – Ну что же мы можем сделать для людей, находящихся в ссылке на острове? Они ведь уже и так наказаны – тем, что оторваны от жизни на материке, от цивилизации! Так стоит ли усугублять их положение какими-то телесными пытками?

И снова Чехов с ним согласился, что нет, не стоит.

– Мы с Владимиром Осиповичем вообще не очень-то все это дело любим, – доверительно сообщил генерал-губернатор. – Пытки – это не про нас. Только для крайних случаев! Запереть можем, заковать, как эту… Софью Блювштейн, чтоб ей пусто было…

Последние слова он сказал очень тихо, но Антон Павлович расслышал, и Корф, это поняв, торопливо сказал:

– Прошу меня простить, но особа эта, более известная в преступных кругах, как Сонька Золотая Ручка, слишком уж много хлопот доставила мне и в особенности Владимиру Осиповичу.

– Чем же она вам досаждала?

– Неуемным желанием во что бы то ни стало покинуть остров. Порой мне кажется, что она жаждет этого, куда больше, чем я сам!

Антон Павлович неуверенно хмыкнул.

Чем дальше, тем больше укреплялся он в мысли, что барон Корф чрезвычайно слабо представляет себе, насколько тяжела жизнь арестанта – особенно в сравнении с жизнью генерала-губернатора, посещающего Сахалин раз в пять лет.

* * *

1967

– О чем думаешь, Володь? – спросил Косарев.

Привезенцев вздрогнул, поднял голову и рассеяно посмотрел на старого товарища из редакции «Молодой гвардии».

Они остановились километрах в десяти от города Чехова, чтобы поменять пробитую шину – во второй раз за сегодня. Механик отряда Пеньковский предположил, что им просто не везет, но ход событий удручал. Благо, лето уже добралось до восточной части страны и радовало путников теплым, но не палящим солнцем, легким ветерком, который играл в волосах и дарил прохладу, а кроны деревьев, что стояли за обочиной, дружелюбно шуршали зеленой листвой, провожая мотоциклистов в их долгое путешествие.

– Про запаску в дневнике не пишем, – заметив, что Хлоповских полез в рюкзак, спешно предупредил Рожков. – И снимать это тоже не надо. Помните ведь, Владимир Андреевич?

Хлоповских вопросительно посмотрел на режиссера.

– Согласен с Геннадием Степановичем, – нехотя сказал Привезенцев. – Не стоит заострять внимание на таких пустяках. Вот ты бы сам захотел читать про дырку в колесе? Или, тем более, в телевизоре смотреть, как его кто-то меняет.

– Не захотел бы, – признал Хлоповских. – Но сказали ж вроде бы все писать, как было…

– Ну, прям все! – хмыкнул Рожков. – Этак нам никакого дневника и пленки не хватит! Встали с утра, зубы почистили, позавтракали… Кому это нужно, кроме нас? Правильно, Владимир Андреевич?

Он снова искал поддержки, и Привезенцев, поколебавшись, все-таки кивнул. Тогда, в актовом зале, он не сразу понял, что Лазарев притащил с собой точную свою копию, но сомнения, кто перед ним, отпали практически сразу, едва режиссер пришел на дополнительный инструктаж. О, как много два чиновника твердили про честь и ответственность, которые Родина и ее вожди вверяют участникам ралли!.. Как будто от того, насколько успешно себя покажут Привезенцев и его команда, зависит, без малого, судьба всей страны.

– Дело государственной важности, – веско произнес Лазарев.

– Это понятно, – устало сказал Привезенцев. – Но о чем должен быть наш фильм?

– Как о чем? – удивился чиновник. – Об автомотопробеге с Сахалина до Ленинграда. Что за странный вопрос, Владимир Андреевич?

Возникло желание встать и уйти, но Привезенцев слишком долго и много проработал с такими вот лазаревыми, которые умели здорово надуваться от важности, поддакивать начальству и поучать младших по чину, однако соображали на редкость туго. Увидишь такого в телевизоре – чиновник, матерый, умудренный опытом. Однако стоит ему открыть рот, и тебе становится страшно – от того, что этот вот человек играет какую-то значимую роль в судьбе твоей страны.

– Да я ж про идею, идея в чем конкретно, это я пытаюсь понять… – терпеливо объяснил режиссер.

– Идея? – презрительно фыркнул Лазарев. – Идея в Октябре, разумеется. Чего же тут