Василий Ардаматский - “Грант” вызывает Москву

Григоренко осмотрелся по сторонам и остановил отупело-испуганный взгляд на Бульдоге, который уже, как прежде, сидел в кресле у стены.

— Сюда, сюда смотри, красная сволочь! — крикнул Релинк по-немецки.

Григоренко послушно повернул лицо к нему.

— Э, ты, я вижу, понимаешь по-немецки. Приятная новость.

Григоренко действительно последнее время уже неплохо понимал по-немецки и сам пытался разговаривать.

С этой минуты Релинк допрашивал его по-немецки. И хотя он часто вынужден был прибегать к помощи переводчика, чтобы уточнить сказанное арестованным, все же так ему работать было удобнее: полный перевод допроса очень замедлял его темп.

— Так что же вы скажете нам, Григоренко, по поводу Гранта? — спокойно спросил Релинк.

— Не знаю я никакого Гранта, — мотнул головой Григоренко. Он решил, что гестаповцы знают откуда-то только это кодированное название их группы, и думают, что это чье-то имя, и ловят его теперь на этот голый крючок.

— Ах, не знаете! — Релинк сделал знак Бульдогу, и тот, на раз не спеша, пошел к Григоренко.

— Погодите! — закричал Григоренко. Релинк жестом остановил Бульдога.

— Хорошо, подождем немного. А пока чисто теоретический вопрос: может так быть, что Грант знает вас, а вы его не знаете?

— Конечно, может, — поспешил ответить Григоренко. — Мало ли кто может меня знать!

— Вы такой популярный в этом городе человек?

— Я никакого Гранта не знаю.

По знаку Релинка стоявший позади Григоренко гестаповец быстрым выверенным движением скрутил ему руки за спину и привязал их там к спинке стула. Затем он прикрутил веревкой к ножкам стула и его ноги. Этот прием допроса Релинк называл “танец со стулом”.

Перед Григоренко появился гестаповец с резиновым четырехгранным бруском в руках. Он методически и торопливо расстегнул все пуговицы своего кителя.

— Для начала медленный блюз без головы, — негромко распорядился Релинк.

Первый удар — по груди. Затем, сделав шаг с поворотом, гестаповец бил чуть ниже плеча, еще шаг с по-воротом — и удар по шее. После третьего удара Григоренко обвис и начал падать вперед, но гестаповец удержал его за спинку стула. Еще шаг с поворотом — еще удар. Новый взмах бруска…

Григоренко закричал.

— Пусть дама немного отдохнет! Танец нелегкий, — сказал Релинк и, выйдя из-за стола, стал вплотную перед Григоренко.

— Не надо кричать и не надо обижаться. Ты же не знаешь, что это самый новый метод лечения туберкулеза.

Гестаповцы захохотали.

Взяв себе стул, Релинк сел лицом к лицу с Григоренко и спросил сочувственно:

— Больно? Ничего не поделаешь, не всякое лечение приятно. А теперь отвечай коротко и точно на мои вопросы. В каком году родился?

— В девятнадцатом, — прохрипел Григоренко.

— Где?

— В Харьковской области, село Федоровка.

— Значит, ты не местный житель?

— Нет.

— Как здесь очутился?

Григоренко не отвечал. Он только в это мгновение сообразил, что автоматически сообщил о себе подлинные данные, а в его версии, приготовленной на случай ареста, данные были совсем другие. В спокойной обстановке, не оглушенный болью, может быть, он и смог бы как-то согласовать сообщенные им подлинные сведения с версией, но сейчас он лишь вспотел от страха.

— Я приехал сюда… еще перед войной… Послали на работу… Инструктором физкультуры… — запинаясь, проговорил Григоренко, и это было уже из версии.

— Так, так, — Релинк вернулся за свой стол. — Вот твой паспорт. Почему здесь нет положенной отметки о работе в этом городе?

Григоренко молчал, не понимая, как у них мог оказаться его паспорт, который он, уходя к партизанам, спрятал в старой квартире.

— Ну, ну, отвечай быстрее! — крикнул Релинк. — Где штамп о работе?

— Не успел поставить, — ответил Григоренко.

— Ах, не успел! А почему в паспорте совсем другое место рождения?

Григоренко молчал. Релинк снова подошел к нему вплотную.

— Плохо твое дело, очень плохо. Надо было, покидая свою старую квартиру, спрятать паспорт получше. Или не надо было отмечаться там в качестве постоянного жильца. И уж во всяком случае, следовало помнить, что сказано в твоем фальшивом паспорте. — Релинк обратился к гестаповцам: — Быстрый фокстрот!..

Через полчаса Григоренко без сознания унесли в камеру…

Релинк вызвал машину и вместе с двумя сотрудниками выехал на квартиру Шрагина. Это входило в разработанный им план операции “Олендорф против Гранта”. Он ехал вполне довольный собой: пока все шло так, как он задумал.

Эмма Густавовна и Лиля были дома. Дверь открыла старуха. Она недоуменно и испуганно смотрела на ворвавшихся гестаповцев, не узнавая Релинка, который однажды был у нее в гостях.

— Эмма Густавовна, здравствуйте, — улыбнулся ей Релинк. — Можно к вам на минуту?

— Прошу, прошу, — засуетилась старуха, все еще не узнавая гостя.

Релинк решил напомнить ей о себе:

— Я очень сожалею, что с тех пор, как побывал у вас вместе с генералом Штроммом, больше не имел возможности воспользоваться вашим милым гостеприимством.

— Я тоже сожалею об этом, господин… — старуха замялась.

— Релинк.

Они прошли в гостиную.

— Ваша дочь дома? — спросил Релинк.

— Валяется в постели, — ворчливо ответила старуха.

— Позовите ее, пожалуйста, нам надо поговорить всем вместе.

Лиля вышла заспанная, со злым, мятым лицом и, не ответив на приветствие Релинка, села на диван.

— Где господин Шрагин? — спросил у нее Релинк.

— Наверное, на своем заводе, — ответила за дочь Эмма Густавовна. — А впрочем, кто его знает, он же нам никогда не говорит, куда идет.

— Нет, Эмма Густавовна, он не на заводе, — вздохнул Релинк, — Мы его сегодня утром арестовали.

Лиля схватилась рукой за горло и смотрела на Релинка полными ужаса глазами.

— Что я тебе говорила! — истерически крикнула старуха.

— Что вам говорила мама? — быстро спросил Релинк, не сводя глаз с Лили.

— Пусть она сама скажет, — еле слышно произнесла Лиля.

— Я говорила ей, что он темный и жестокий человек, — почти торжественно произнесла Эмма Густавовна.

— Почему у вас такое мнение? — повернулся к старухе

— Боже мой! — всплеснула она руками. — Два года прожить в семье и ни разу не показать себя человеком, у которого есть сердце.

— Так… Еще что? — спросил Релинк.

Но сколько он ни бился, больше старуха ничего конкретного сказать не могла. И тогда он снова обратился к Лиле:

— А что вы скажете?

— За что вы его арестовали? — спросила Лиля.