Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

Когда на заре нового дня Ба-Ри отважился высунуться из-под валуна, он был уже совсем не тот щенок, как в час встречи с Папаючисо, молодой совой, на тропинке у старого валежника, – он стал гораздо старше. Если опыт подчас заменяет возраст, то за последние сорок восемь часов Ба-Ри заметно повзрослел. Более того, он уже почти что перестал быть щенком. Проснулся он с новым, значительно более широким кругозором. Мир очень велик. В нем много всего, и Казан и Серая Волчица – далеко не главное. Чудовища, которых Ба-Ри видел на освещенном луной песке, поселили в нем осторожность нового толка, и теперь у него стремительно пробуждался главный инстинкт диких зверей – фундаментальное понятие о том, что сильные охотятся на слабых, а не наоборот. До сих пор он, понятно, считал мерой грубой силы и злобности один лишь размер. То есть медведь был страшнее Казана, а лось страшнее медведя.

Для Ба-Ри оказалось счастьем, что этот инстинкт не сразу пробудился в нем в полной мере и не дал ему сообразить, что его родичи, волки, – самые страшные из всех лесных зверей, и клыкастых, и копытных, и крылатых. Иначе он, подобно маленькому ребенку, вообразившему, будто он умеет плавать, мог бы в какой-то момент зарваться и лишился бы головы.

Ба-Ри обнюхал большие следы, оставленные медведем и лосем, – он весь напрягся, тихонько зарычал, шерсть у него на загривке встала дыбом. Рычал он от медвежьего запаха. Ба-Ри прошел по следу до самой воды. А потом побрел дальше и снова стал искать, чего бы съесть.

За два часа он не поймал ни одного рака. Потом он вышел из-под зеленого лесного полога на пожарище. Все здесь было черное. Обгорелые стволы торчали, будто высоченные закопченные камыши. Пожар случился сравнительно недавно, прошлой осенью, и пепел под лапами Ба-Ри был еще мягкий. Ручей бежал прямиком через этот почернелый край, а над ним нависло голубое небо с ярким-ярким солнцем. Все это манило Ба-Ри. Лиса и волк, лось и карибу бросились бы прочь от границы мертвых земель. Пройдет год, и здесь можно будет неплохо поохотиться, но пока на пожарище не осталось ничего живого. Тут не нашли бы себе пищи даже совы.

Ба-Ри поддался на соблазны голубого неба и мягкой земли под ногами. После лесных мучений идти здесь было одно удовольствие. Он пошел дальше вдоль ручья, хотя надежды чем-нибудь полакомиться почти не оставалось. Вода стала темная и вялая, русло завалило обугленным мусором, который попал в воду во время пожара, берега были мягкие и болотистые. Когда через некоторое время Ба-Ри остановился и огляделся, то уже не увидел зеленого леса, откуда недавно вышел. Он остался один на унылой пустоши, покрытой обугленными мертвыми деревьями. И тишь тоже стояла мертвая. Ее не нарушали даже птичьи голоса. Ба-Ри не слышал собственных шагов – таким мягким был пепел. Но он совсем не боялся. Почему-то он был уверен, что здесь ему ничего не грозит.

Вот только найти бы что-нибудь поесть! Ба-Ри был просто одержим этой мыслью. Инстинкт еще не внушил ему, что все кругом буквально кричит о голоде. Ба-Ри брел и брел, с надеждой вынюхивая съестное. Но проходили часы, и надежда в нем потихоньку умирала. Солнце склонилось к западу. Небо стало уже не такое голубое, по верхушкам горелых стволов потянуло ветром, и то и дело какое-нибудь дерево внезапно падало с громким треском.

Дальше Ба-Ри идти не мог. За час до заката он лег на землю прямо под открытым небом, ослабевший и голодный. Солнце скрылось за лесом. На востоке взошла луна. Небо замерцало от звезд – а Ба-Ри пролежал всю ночь как мертвый. Наутро он заставил себя побрести к ручью попить. И из последних сил поплелся дальше. Его гнала волчья порода, заставлявшая бороться до конца. Собачья половина хотела только лечь и умереть. Но волчье пламя горело в нем сильнее. И в конце концов победило. Еще полмили – и он снова вышел к зеленому лесу.

В лесу, как в большом городе, во всем видна переменчивая, прихотливая рука судьбы. Если бы Ба-Ри притащился под зеленый покров на полчаса позже, он умер бы. У него не осталось сил ни на то, чтобы выловить рака, ни на то, чтобы убить даже самую слабую птицу. Но он оказался в лесу в тот самый миг, когда на охоту вышел Секусо, горностай, самый кровожадный мелкий пират во всем диком краю.

Это произошло в целой сотне ярдов от того места, где Ба-Ри растянулся под сосной, уже готовый испустить дух. Секусо был одним из величайших охотников своей породы. Тело у него было дюймов семь длиной, да еще хвост с крошечным черным кончиком, и весил он, должно быть, унций пять. Обхватить его поперек туловища могла даже детская ручонка, а маленькая острая головка с красными глазками-бусинками без труда пролезла бы в нору диаметром в дюйм. Вот уже несколько столетий Секусо творил историю. Это он, когда его шкурка стоила сотню королевскими золотыми, заманил из-за моря первый корабль, полный джентльменов-авантюристов во главе с принцем Рупертом, это он, крошка Секусо, стал причиной возникновения великой Компании Гудзонова залива и открытия половины континента; вот уже без малого триста лет он бился со звероловом не на жизнь, а на смерть. И теперь, когда его шкурка уже перестала цениться на вес желтого золота, он стал самым умным, самым свирепым, самым безжалостным из всех созданий, населявших его мир.

Ба-Ри лежал под деревом, а Секусо подкрадывался к добыче. Добычей его был крупный жирный рябчик, стоявший под густыми кустами черной смородины. Ни одна живая душа не расслышала бы, как движется Секусо. Он был словно тень – там серое пятнышко, тут промельк белого – и то прятался за ствол не толще человеческого запястья, то показывался на миг, то исчезал, да так, будто его и не было. Так он подобрался к рябчику с расстояния в пятьдесят футов всего на три фута. Это была его излюбленная дистанция для броска. Он с безошибочной меткостью вцепился в горло сонной птице, и его зубы-иголки пронзили плоть сквозь перья.

К тому, что было дальше, Секусо был готов. Так случалось всегда, когда он охотился на рябчика Напанао. Крылья у рябчика были мощные, и когда Секусо кинулся на него, инстинкт первым делом велел птице взлететь. И рябчик взмыл прямо вверх, оглушительно забив крыльями. Секусо вцепился в него мертвой хваткой, зубы его глубоко вонзились в горло Напанао, крошечные