Том Харпер - Книга тайн

Но я ощутил только открытое пространство, жуткий ужас пустоты. Руки мои с отвратительным звуком ударились о колесо, и я камнем полетел в бурлящую внизу воду.

Экран потемнел. Ник, сидевший в кабинете без окон, вскрикнул от разочарования. Неужели гоблин убил его? На его строке состояния еще оставалась жизненная сила. Он оглянулся. Это было не медленное умирание, а гигантская тень, заполонившая небо. Когда солнце вернулось, он увидел громадного орлана, пикирующего на черного рыцаря. Выставленные когти глубоко вонзились в доспехи, пробив в них дыры.

Гоблины, оставив растворяющееся тело Урзреда, пустились в атаку. Орлан, взмахнув гигантскими крыльями, сбил их с ног, отбросил назад, на ряды у них за спинами.

Ник увидел проход. Гоблины были запрограммированы на противостояние наибольшей угрозе, и потому путь к дереву был открыт. Он побежал, отражая несколько оставшихся копий, пытавшихся вонзиться в него, отбивая другие, готовящиеся к удару. В углу экрана он увидел орлана — тот размахивал крыльями, отбрасывая гоблинов, которым удалось пробраться к нему. Черный рыцарь подхватил свое копье и, прицелившись прямо в сердце орлана, собрался метнуть его.

Птица поднялась в небо, неся в когтях двух вопящих и корчащихся гоблинов. Рыцарь метнул копье. Орлан попытался увернуться, но из-за огромных размеров был не очень резв. Копье попало в распахнутое крыло. Орлан дернулся, пошел вниз и упал на землю.

Черный рыцарь уже бежал со всех ног к дереву и тому призу, что висел на его ветвях. Но Странник был ближе. Он подпрыгнул над переплетенными корнями и схватил световой шар. Ветви хлестали его лицо, но оцарапать не могли. С криком ярости черный рыцарь раскрутил дубинку и швырнул ее, как молот, прямо в голову Странника. Внизу экрана появилось сообщение готическим шрифтом:

Ник нажал клавишу «выйти».

Течение было сильным, гораздо сильнее моих уставших членов. Мне требовались все силы, чтобы только держать голову над водой. Я кричал, пытаясь не потерять сознание, доказать темноте, что все еще жив. Я выкрикивал проклятия моему отцу — зачем он породил меня в этот мир. Я просил прощения у Каспара. Говорил ему, что люблю его.

Течение несло меня вниз, пока я не оказался у широкой излучины — здесь река замедлилась. Там на близком берегу я увидел мерцание света. Но для меня это было считай что поздно — я впал в ступор от холода, у меня не оставалось сил, чтобы выбраться. Но ради Каспара я должен был выжить. Последним усилием я заставил себя сделать несколько гребков к берегу, потом прошлепал по мелководью и наконец нашел место, где скот протоптал тропку к водопою. По этой тропке я поднялся наверх и свалился в грязь.

— Мы можем где-нибудь распечатать это?

Пальцы Ника стали бесчувственными, запястья после схватки ломило. Он оторвал взгляд от компьютера. У дверей, тяжело дыша, стояла Сабина.

— Ваш компьютер подключен к принтеру в моем кабинете.

Ник стукнул по клавише. Отодвинул стул, но Эмили уже была на ногах.

— Я схожу.

Сабина показала на кабинет по другую сторону коридора, пропустила Эмили, прислонилась к дверному косяку, сложив на груди руки.

— Кто был этот тип — черный рыцарь?

— Вы его видели? — В голове у Ника словно стучал барабан, стоило ему повести глазами, как боль отдавалась в висках.

Сабина повернулась и приподняла правую руку. Ник впервые заметил татуировку на ее голом плече. Гигантский орлан с расправленными крыльями и выпущенными когтями.

— Рэндал попросил вам помочь, если что.

— Спасибо. — Он сунул флешку в компьютер и скопировал файл. Он пока еще даже не посмотрел на него. — Если бы не вы — мы бы все потеряли. Правда, я пока не знаю, что именно.

— Ник! — Эмили протиснулась в комнату мимо Сабины. Рука ее, положившая на стол распечатку, дрожала. — Я знаю, что именно обнаружила Джиллиан.

LVIII

Окрестности Штрасбурга

Я встал на колени в часовне и начал молиться. Во всех нишах горели свечи, высвечивая раскрашенные ряды святых и пророков на стене. С купола над алтарем смотрел на меня Христос, прижимавший к груди огромную открытую книгу. При взгляде на Него я не мог сдержать слезы.

В ту ночь произошли чудеса, хотя до рассвета меня ждали и новые. Скот, протоптавший тропинку к реке, принадлежал монастырю, свет которого я и увидел с реки. Каким-то образом мне в темноте удалось пройти по полю до ворот. Поначалу их не хотели открывать — монахи думали, что это какая-то уловка арманьякцев, и, уж конечно, я должен был казаться им подозрительным, безумным существом, если заявился к ним в такое время. Наконец мое отчаяние убедило их. Все их кельи были переполнены, поэтому меня поместили в часовне.

После вечерней службы в воздухе все еще висел запах благовоний. Скоро наступит рассвет, и монахи вернутся к заутрене. А пока я был один.

Я молился. Молился так, как в детстве, когда еще думал, что у меня есть душа, достойная спасения. Я молился каждой клеточкой своего существа. Я опустошил себя, сделал сосудом для Господа. Я покаялся во всех совершенных мною грехах. Я просил прощения. Я поклялся никогда не творить никакого зла, жить безупречной жизнью. Только бы Господь спас Каспара.

Но я был плохой сосуд, треснутый и дырявый. Я наполнял его моими молитвами, но они проливались. В тишине часовни у меня возникали другие мысли. Прошлое протекало сквозь меня.

Слепец в Париже. «Ты знаешь, что такое на самом деле философский камень? Это эликсир, средство против всего больного».

Николай за столом в пустой комнате. «Ты никогда не оставляешь меня, Господи, но охраняешь на каждом повороте с самой нежной заботой».

В передней части церкви стояла кафедра. На ней были вырезаны сцены творения — снизу вверх: от цветов и зверей у основания до человека и четырех ангелов, которые держали на плечах громадную раскрытую Библию.

Я подошел посмотреть на нее. Каждая страница была размером с могильную плиту, буквы текста громадные, чтобы самый слабовидящий из монахов разглядел их при свете свечи. Орнаментов и украшений, которые порадовали бы Каспара, почти не было. То была строгая красота.

Я зажмурил глаза и вслепую ткнул пальцем в страницу. Я молил Бога о том, чтобы Он ответил мне, показал слова утешения и надежды. Потом я открыл глаза и прочел строчку, в которую попал мой палец.

«Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся бы уже!»[41]

Эти слова не дали мне утешения. Но несмотря на мое отчаяние, более всего вывела меня из себя не жестокость слов, а ошибка в тексте: «чтобы он уже возгорелся бы уже». Я чувствовал в этом издевательство. Как я мог обрести успокоение в совершенстве Господа, когда простая ошибка писца могла разрушить его? Я смотрел на текст, такой чистый и читаемый, такой аккуратный и неверный. Я подумал об отпечатках моих медных дощечек: грязные и неровные, иногда почти нечитаемые, но чистые по смыслу.