Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Вечером побежал за камешком к сопке Бараний лоб.

Когда ветка у ног Анкучи «срослась» и все десять ка­мешков лежали возле яранги, он вручил внуку копье. «Ты будешь выпускать его из рук только перед сном»,— наказал старик.

И Тайнав, продолжая по утрам бегать, начал осваи­вать науку бросания копья. Сначала он просто бегал с ним на склон сопки Медвежий горб и обратно, а пос­ле полудня принимался кидать копье в бревно или в че­реп оленя, повешенный на сук. Много бросал, метким стал.

Прошлой зимой Тайнав доказал, что он хорошо усвоил обучение отца и деда: на торговом празднике выиграл двух прекрасных ездовых оленей. На тот празд­ник приехали северные люди чукчи. О, у северных людей оленей так много, как летом оводов в тундре. Они при­везли с собой богатыря — огромного человека с большим животом. Не зря привезли, хотели пригнать на местные пастбища свои огромные стада. Их богатырь вызвал на поединок пятерых местных борцов и всех победил. Мест­ные совсем приуныли. В этих краях всегда так было: если род имел знаменитого богатыря, метателя копья или знаменитого бегуна, тот род процветал: мог угнать чужих оленей, занимал лучшие пастбища... У северных вот бога­тырь, а у них?

Тайнав всех выручил. На виду у богатыря он обрезал постромки у двух лучших беговых оленей северян и по­бежал с ними в горы. Северные люди погнались за ним на нартах. Сильные олени у них были, очень быстрые. Но не догнали они Тайнава. Тогда северные люди ска­зали: «У нас есть великий борец, у вас — великий бегун. Не будем ссориться. Давайте мирно жить». В честь тако­го события в стойбище большой праздник был. В знак мира северные люди подарили Тайнаву тех двух оленей, которых он угнал.

«...Теперь есть на кого оставить стадо, и мне можно и уходить»,—говорил себе Килькут.

В тот вечер, вернувшись из стада, Атувье подсел к сидящему возле костра Килькуту.

—       Энпеклав, я хочу говорить,— спросил он разре­шения.

—       Мои уши открыты для твоих слов,— ответил Киль­кут, а сам даже не повернулся к Атувье.

—       Энпеклав, твоя дочь сказала, что ты «дал слово».

—       Она сказала правду,— будто старое, усыхающее дерево, проскрипел Килькут.— Как только Ненак станет женой Вувуна или... — Килькут покосился на Атувье,— или твоей, я уйду...

Атувье смутился.

—       Энпеклав, я... я знаю, почему ты «дал слово». Ты не хочешь быть лишним ртом. Ты отдаешь свое мясо мне.

Килькут сомкнул веки, ничего не ответил.

—       Я не хочу, чтобы из-за меня ты, добрый Килькут, рано уходил в «верхнюю тундру». Лучше я уйду из твоей яранги. Дай мне в дорогу еды — и я уйду.

Килькут долго молчал, потом ответил:

—      Тебе не пройти через большие камни — сопки. Ты не знаешь дороги, у тебя нет ружья, и твой плохой лук не прокормит тебя — бараны не подпустят близко. Если ты пойдешь по Вывенке, тоже не дойдешь — очень много идти. Если бы мои сыновья знали дорогу через большие камни, я дал бы оленей. Но мы никогда не кочевали в тех местах. К тому же скоро начнется отел.

Атувье вздохнул. Отел — самая главная, тревожная пора, каждый пастух дорог.

—       Я много ем,— стоял на своем сын Ивигина.

—        Ты — не ленивый, ты хорошо работаешь,— успоко­ил его Килькут и немного выпрямился, добавил с еле заметной обидой: — В моей яранге много людей ночевало, но никогда не ночевал голод. Оленное стадо всегда хо­дило рядом со мной.— Он умолк, но молчал недолго. Ему нравился этот богатырь. Старик понимал, что происходит в душе у пришельца.—Ты — не лишний рот в моей семье, но я должен уйти. Ты не знаешь, в мое тело все­лились злые духи. Смотри.— Старик сплюнул.

Атувье увидел на снегу, у ног старика, алое пятно. Кровь! У Килькута гниют легкие...

—       Теперь ты понял, почему я должен уйти? — спро­сил Килькут.

—       Да, энпеклав,—тихо ответил Атувье.

Килькут правильно решил, ибо он не хочет, чтобы злой дух поселился и в его сыновей и внуков. А еще Килькут хочет после погребального костра снова вернуть­ся в нижнюю тундру. Все знают: если человек сильно заболел — в него вселились злые духи. И если такой че­ловек умрет сам, то его тело станет совсем гнилым, и потому по обычаю такое тело нельзя предавать погребаль­ному костру: тогда злые духи попадут и к «верхним людям». Этого нельзя допустить: вверху жизнь хоро­шая — веселая, сытная, и никто не должен мешать «верх­ним людям». Оленные люди внизу покорно переносят разные опасности, холод, голод, несправедливость, чтобы там, вверху, пожить хорошо. А еще не хотят жить в болезни здесь живущие потому, чтобы когда-нибудь вновь возвратиться к потомкам, на эту землю. Вверху, конечно, хорошая жизнь, но и здесь неплохая... Ушедший к «верхним людям» через погребальный костер обязатель­но вернется сыном своего сына, дочерью своей дочери. Может и позже, через два-три колена.

После того, как все поели, Килькут объявил, что зав­тра кочевка, поближе к стойбищу надо подогнать .стадо. Чтобы как можно больше людей пришли провожать его к «верхним людям».

Утром женщины принялись свертывать шкуры, одеж­ду, укладывать в походные сумки посуду, юколу, вяленое мясо. Мужчины занялись починкой нарт, ловлей ездовых оленей. Вувун, главный охотник, отправился снимать пет­ли, капканы.

Вувун очень старался. По обычаю жених должен был не менее трех лет отрабатывать за невесту в хозяйстве ее отца. Надо было усердно работать: заготавливать дро­ва, пасти оленей, охранять их от хвостатых, добывать шкурки ружьем и капканами, чинить нарты, упряжь. Жених обычно работал больше всех мужчин, а ел — мень­ше. Работал и не роптал. Иначе нельзя: не понравишься отцу невесты, откажет, не отдаст дочь. Да еще скажет: «Ты плохой работник, дети у тебя будут голодными, проешь оленей жены». Никто не мог оспорить решения отца невесты, никто не обижался на суровый приговор.

Таков обычай. Справедливый обычай, мудрый закон тунд­ры. Для неудачливого жениха такие слова — метка на всю жизнь: парень, про которого сказали, что он может проесть оленей жены, мог совсем остаться без жены, на всю жизнь. В семье чаучу не было общих оленей: были олени мужа и были олени жены. Муж пас всех оленей, но семья ела только его. Впрочем, и дети могли владеть только теми оленями, которых им дарили родители. Оле­ни отца переходили к ним, когда отец того желал. Олени должны были плодиться, множиться, но не убывать. И муж прежде всего оберегал оленей жены. Если жена уходила, она забирала своих оленей, но оставляла детей в семье мужа. Мудрый обычай, справедливый: ушедшая жена могла еще родить, и потому-то олени ей нужнее. О, чаучу почитали женщину, оберегали ее, дававшую жизнь роду. И если умирал муж, то женщину старались оставить в семье мужа, отдав ее в жены младшему брату умершего. Оставалась в семье умершего жена, оставались и ее олени... Да, олень для чаучу — это жизнь, а жизнь не должна иссякать, убывать. Вот почему большим ува­жением и почетом пользовались те, кто увеличивал свое стадо. Свое, а значит, и общее. И горе было хозяину, у которого стадо убывало. Собравшись на совет, старики рода могли вынести страшный приговор: пусть стадо лен­тяя, неудачника, от которого отвернулось оленное сча­стье, перейдет к другому. Без всякой платы!