Николай Романов - Встреча с границей

А у парня даже конспекта не было. Не мог он назвать и номеров газет, в которых печатались сводки о весеннем севе. Из президиума реплика:

— Неправильно!

А в ответ сразу несколько голосов:

— Правильно! Показуха! Очковтирательство!

И вот из зала летят одобрительные хлопки, а из президиума снаряды из аркебузы: «Демагогия! Оплевывание лучших колхозов!» Секретарь уже запинается, робеет — не такой уж он искусный оратор, этот секретарь, — и, скомкав свое выступление, садится не в президиум, где сидел до выступления, а спускается вниз, к делегатам. Ему жмут руки, хлопают по плечу, а на трибуне уже стоит усатый дядя.

— Мальчишество! Наговорить чепухи и убежать в зал. Предлагаю вывести его из состава президиума!..

— Ну, — торопит полковник, — а что было дальше?

— Избрали в райком.

— Как?

— Он и сам не очень хорошо помнит как. Думал, провалят, а проголосовали единогласно. Один человек здорово помог.

— Что за человек?

— Таня Кружкова, секретарь райкома комсомола. Вот эта твердо стоит на трибуне. Ее не сбить репликами, не смутить усами.

Наша деловая беседа неожиданно оборвалась. Дверь распахнулась, и в нее стремительно влетела девушка. Не вошла, не вбежала, а именно влетела.

— Кто наследил?! — обожгла она нас своими большими глазами.

Петька выгнул рыжие брови, будто спрашивал: «Откуда ты свалилась такая красивая?» Ванюха беспокойно заерзал на скамейке.

— Познакомься, Люба, комсомольское руководство.

— Комсомольскому руководству тоже не мешает вытирать ноги перед входом в дом.

Пограничник улыбнулся: дескать, ничем не могу помочь, башмаки-то в самом деле надо было поскоблить у крыльца.

Я украдкой разглядывал строгую хозяйку. Белое без загара лицо, белые шелковые бантики в длинных косах, белое платьице, белые носочки, белые туфельки. И мне почудилось: за ее спиной сложены белые крылышки, на которых она только что влетела.

— Ну, так на чем мы остановились?

— Не остановились, а закончили, папа. Сейчас будем обедать. Все надо делать вовремя! — еще строже проговорила Люба.

Полковник только руками развел: дисциплина есть дисциплина, и не мне ее нарушать. Мы заторопились...

— Вот это да! — только и вымолвил,Петька, когда вышли на улицу.

— Волевая, — отметил Лука.

Вечером Люба пришла на «лобное место», как прозвали вытертый пятачок около колхозного клуба. Бросалось в глаза, что мальчишки были возбужденнее, чем обычно. Они беспричинно смеялись, пронзительно свистели, кривлялись, подставляли танцующим ножки. Петька Стручков только что на голове не отплясывал, а на руках пробовал. Я давно заметил, что взрослые парни становятся детьми чаще всего в двух случаях: когда оправдываются, будучи кругом виноватыми, и когда хотят обратить на себя внимание девушки. Наши, володятинские, не были исключением.

Люба подошла ко мне запросто, как к старому знакомому.

— У вас мальчишки всегда так с ума сходят или только по воскресеньям?

«Удивительно, у обоих одни и те же мысли», — подумал я, но сказать так почему-то постеснялся. Да и Люба уже перескочила на другое:

— Вы любите ловить рыбу?

Кто из мальчишек не любит ловить рыбу! Но вот чтобы этот вопрос интересовал девчонок — это неслыханно. Я замешкался с ответом.

— А я люблю. Мы с папой часто ездим на озеро. Я даже спиннингом пробовала.

Я не знал, что такое спиннинг, и опять промолчал.

— Что, секретари бывают и немые?

— Почему? — задал я дурацкий вопрос и покраснел. — У нас в речке всякой рыбы полно. Сейчас язи хорошо берут.

— Пойдемте завтра.

— А вас пустят?

Люба не ответила, только снисходительно улыбнулась: уж не воображаешь ли ты, секретарь, что меня все еще за ручку водят?

БРОНЗОВЫЙ ЗАКАТ

Вечерние зори на реке всегда красивы, но сегодняшняя была просто неповторимой. По горизонту текли расплавленные облака. Кто-то невидимый выдувал из них золотистые купола церквей, снежные вершины гор, зубчатые стены средневековых замков. И все это неторопливо перемещалось, сжималось, расползалось, рождая новые причудливые картины. Вода тоже казалась расплавленной. Из нее выпрыгивали золотые рыбки, оставляя после себя лениво расходящиеся оранжевые круги.

Почти рядом с нами, крякнув, шлепнулись в воду две утки и направились к другому берегу, густо заросшему тростником. За ними потянулись клинообразные дорожки.

А над головой растекалось море предвечерних звуков. Где-то требовательно мычала корова, вызывая запоздавшую хозяйку. Должно быть, с колокольни поднялась вспугнутая стая галок и с тревожным гвалтом отвалила в сторону. Приплыла незнакомая мелодия песни с грубоватым аккомпанементом джаза.

Люба сидела неподвижно. В ее глазах застыло золото угасавшего дня. Удочки сиротливо лежали на воде. О чем она сейчас думала? А может быть, прислушивалась к биению моего сердца? С ним и в самом деле творилось что-то неладное. Оно то сжималось до боли, то замирало, то убыстряло бег, и мне не хватало воздуха. Такого со мной еще не бывало...

— Коля, дай же мне свой пиджак, я замерзла...

Так и запомнился мне этот вечер: дымящаяся парная река, бронзовый купол неба, яркие праздничные звезды и Люба с золотистыми ресницами и счастливыми глазами...

Мама утром допытывалась:

— Что это, Колюша, ты за стихи читал ночью?

Она не смотрела в мою сторону, делала вид, что занята чисткой картошки. Движения ее рук сноровистые, быстрые, экономные. Вот выхвачена крупная картофелина, одним заходом обломаны хрупкие, белые ростки, и из-под острого ножа, как из-под рубанка, спиралью тянется лента кожуры. Не глядя, мама бросила очищенную картофелину в алюминиевую миску с водой, и снова нож с хрустом врезался в сочную мякоть клубня.

Я знаю, чего ты ждешь от меня. У нас с давних пор заведено рассказывать обо всем, что ее сын делал вечером. Мальчишки издевались над этой моей, как они говорили, девчачьей привычкой, но я не мог утаить ничего, даже если за это «ничего» припекали ремнем. Но сегодня, видно, не расскажу тебе ни о звездном небе, ни о бронзовых глазах. Я даже сам боюсь думать об этом, сам не очень верю, во сне это было или наяву.

Должно быть, я улыбался. Мама искоса взглянула на меня и тоже повеселела. И сразу на ее лбу, около глаз, в уголках рта добавилось морщинок.

Я очень люблю, когда она улыбается. И возможно, потому, что слишком долго ждал этой улыбки. Мне казалось, что мама уже никогда не снимет с головы черный платок, никогда не засмеется, никогда не перестанет плакать по ночам.

Слезы, правда, и до сих пор не все выплаканы.