Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

Когда зимой много снега, некоторые лесные птицы — глухарь, тетерев, рябчик — прячутся от холода в него. Прямо с деревьев и ныряют. Сначала тесновато в снегу, он плотно облегает перья, а потом немного подтаивает, затвердевает корочкой — и получается снежный домик-лунка. Тут уж никакой мороз нипочем! А про ветер, который для птиц хуже всякого мороза, и говорить нечего. Какой может быть ветер под снегом?

Сидят птицы в снежных домиках всю долгую ночь, а то и весь день, если здорово холодно. Выберутся на часок, поклюют кто чего — березовых сережек, ольховых шишек, а глухарь, тот на осину или пихту слетает — и опять в убежище. Мне не раз приходилось спугивать отдыхающих под снегом птиц. Вот перепугают! Идешь на лыжах, ничего не подозреваешь и вдруг — бух! бух! бух! Выше головы вздымаются сверкающие снежные фонтаны, да совсем рядом! Это вылетают потревоженные тетерева.

А если мало снега, тогда как? Холодище лютый, да еще с ледяным ветерком. Ветер перья ерошит, хвост заламывает — куда деваться? Глухарям да рябчикам проще, они из леса носа не показывают, а как быть тем птицам, которые живут в полях, вообще на открытых местах? Им вовсе негде укрыться от пронизывающего ветра.

И научились эти птицы бороться с ветром и холодом сообща. Серые куропатки так делают. Найдут где-нибудь глубокий ложок или овраг какой — все ветра меньше, — собьются в тесный круг головами в стороны и коротают ночь. Бывает, их совсем заметет снегом, а они сидят. Только дырки от дыхания протаивают. Одной куропатке было бы холодно, а вместе теплее.

Но куропаткам еще ладно. У них и оперение плотнее, перышко к перышку, всегда вроде сытенькие, да и сами собой покрупнее, чем, скажем, те же сороки. Ну, а тощим сорокам как быть?

Они спасаются от холода тоже сообща, только сидят не на земле, а на ветках, в гуще кустарников или в невысоком частом лесу. Сидят, плотно прижавшись друг к другу, а то и прямо друг на дружке.

Один раз я видел такую картину. Шел как-то поздно вечером полевой дорогой. Было очень холодно. Мглистый туман заволок все низины. Вдруг в стороне, в березовом колке, услышал многоголосое сорочье стрекотанье, какое-то шипение, даже взвизгивание. Свернул в колок и невольно присел: с берез с превеликим шумом разом взлетело не меньше сотни птиц.

Такого сборища сорок я еще не встречал. Они облюбовали здесь место для ночлега, а я вот так неосторожно потревожил их. Всюду валялись перья, мелкий снежок под деревьями был весь утоптан птичьими лапами, на ветках белел застывший помет. Тогда я понял, что сороки в березняке квартировали не первую ночь.

Неважно живется в малоснежную зиму и медведю. Берлогу-то под старой елью выложил, хворосту сверху на обнаженные корни набросал, а снега мало. Не укрыл он мишкин дом, кругом просвечивает, сквозит. Ворочается медведь, сопит недовольно, не может заснуть. Не то чтобы мерз — шуба у него теплая, да и сытый с лета, — а как-то тревожно зимой без снега. Сядет сова на сук, скребнет когтями — мишка слышит. Откроет мутный глаз — звезды видно. Что за берлога!

Даже малютке землеройке трудновато, когда мало снега. Можно считать, повезло, если устроилась на зиму в стоге соломы — там не замерзнешь. А каково под гнилым пеньком сидеть? Сырой, промозглый он, остался с осени, насквозь промерз, царапнешь лапкой — звенит.

Не пожаловался бы на жизнь крот-работяга, но и ему не сладко в бесснежье. Хоть и крепки его лапы-лопаты, да попробуй-ка зарываться на метр и глубже. А что делать? Ведь кроты питаются дождевыми червями, личинками насекомых, а они в стылой земле не зимуют. Вот и получается: чем больше промерзает земля, тем глубже кроты прокладывают свои норы.

При большом снеге все зверушки — и грызуны, и насекомоядные, и мелкие хищники — живут под толстым снежным одеялом, не тужат. Ни ветра, ни мороза, и пищи в достатке. Там найдут корешок, там ягодку, а там куколку жука или сухой гриб. Знай не ленись. Целые дороги-лабиринты проделаны у них под снегом. Для удобства не забывают использовать и неглубокие кротовые норы. Серенькие шустрые полевки — так те даже выбираются из подземелий и в толще снега на кустах вьют новые гнезда. Это на случай затопления постоянных летних квартир весной. В норках-кладовых у них хранятся разные семена, сушеные корешки трав. Не страшна им зима, а если поблизости осталась еще не обмолоченная скирда хлеба, то они даже в эту глухую пору могут принести детенышей.

КАК «ПОЮТ» БЕЗГОЛОСЫЕ ПТИЦЫ

Весной это бывает. Распогодится солнечный май, займутся молодой дружной зеленью луга и болота, заполыхают алыми, долго не гаснущими огнями полуночные зори.

Шумно живут в эту пору птицы — токуют. День-деньской воздух звенит от их трелей, щелканья, посвистов, стрекотания. Всем охота попеть, всем охота отпраздновать долгожданную весну.

А как быть тем птицам, которые не умеют петь? Не назовешь ведь, к примеру, пением крик ворона.

Но и безголосые птицы славят весну по-своему.

Ворониха еще в марте села парить единственное яйцо. Во́рон носил ей пищу. Притащит полевку, сунет воронихе — и давай по сучку выхаживать! Хвост распустит, шею натопорщит, а из горла так и льется, так и льется переливчатое бормотание. Светится весь от лаковой черноты, глянцем взблескивают крылья, из усатого, широко раскрытого клювища вылетает пар. А то вдруг успокоится, поморгает белыми пленками век — задумается: какой же вороненок у него будет?

Но это в марте. Позднее во́роны токуют в воздухе. Да не как-нибудь, а с разными, не похожими на обычный полет вывертами: вниз, вверх, каруселью друг за другом да опять вниз, вверх. И клекочут на разные голоса, будто звонят в колокола. Подумаешь, орлы нашлись!

А над болотом кто раскричался? «Бэ-э-э, бэ-э-э…» Ни дать ни взять — барашек! Не оглядывайся по сторонам, никакого барашка не увидишь.

Издает такой странный звук длинноносый кулик-бекас. Взлетит повыше и начинает повторять: «ти-ка, ти-ка, ти-ка». Словно косу отбивает. А потом, приспустив крылья, стремительно падает вниз и «блеет». Это тоже весенняя песня. Но кулик вовсе не поет, а как бы играет на жестких, веером распущенных перышках хвоста. От скорости падения перышки вибрируют, жужжат — и получается звук, похожий на блеяние.

А большой пестрый дятел делает так: найдет старую звонкую сушину, усядется на длинный сук и «настроит» его, как музыкальный инструмент. Простукав клювом, выберет такое место, где от ударов конец сучка трясется. Откинется, брякнет изо всей силы несколько раз, раскачает пружинистый сук, а потом подставит клюв, и сучок об него сам мелко колотится. И поет, как рог, призывно гудит на весь лес. А уж от того, какой попадет сук — толстый или тонкий, щелястый или ядреный, — звук получается либо густой, басовитый, либо тонкий, трескучий, словно вдали кто-то рвет крепкое полотно.