Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

«Смешно» она сказала как-то сердито и обиженно. Я поступил очень мудро — навалил на глиняную тарелку гору салата, сдвинул на один край, а другой украсил копчёностями, грибами и длиннющим шампуром, в шашлык на котором Танюшка тут же злобно вгрызлась, брызнув мясным соком себе на щёки. Шашлык у Сани удался как обычно — я это понял, едва сам взялся за шампур. Весь день не жрал, а на столе всё было вкусным. Правда — вкусным, девчонки расстарались. Я, например, никогда не любил кисель — но тут он был двух видов, черничный и малиновый, обалденный. За столом бурлили уже отдельные разговоры и продолжали работать челюсти. Когда первая волна схлынула, Ленка Власенкова, толкнув Наташку Бубнёнкову, умелась на ледник, а оттуда они вытащили, держа в высоко поднятых руках, большое блюдо, изображая при этом туш губами. Блюдо грохнулось на мгновенно расчищенный центр стола, в него сразу сунулись физиономии тех, кто сидел ближе. На миг воцарилась тишина, потом кто-то неуверенно-радостно сказал:

— Мо… мороженое?..

— Черничное! — торжествующе заявила Ленка. — Уберите лапы!!! — она едва ли не грудью легла на холодную горку. — Сама положу!..

…Самопального яблочного самогона хватило едва грамм по сто пятьдесят. Я так и не допил, да и наелся очень быстро — за собой мне такое было известно: не нажираться с ходу, а весь праздник то и дело возвращаться к столу. Несколько человек отправились гулять, кое-кто даже лыжи взял — но большинство оставались за столом и хором удивительно слаженно «а капелла» орали на мотив старой «По полю танки грохотали»:

— Над полем стрелы пролетали,И Пересвет взлетел в седло…А Че-лу-бе-я-а…Мы вида-али-и…С ним даже драться западло!

Француз штыком в Россию тыкал,Да не прошёл Бородино…На-по-ле-о-он здесь…Горе мы-ыкал…А мы их «оппа!» всё равно!

Фашист пришёл и в нас стреляет!Ох, лютовал он здесь, подлец…Но вся Евро-опа-а…Нынче зна-а-ает…Какой фашиста был конец…

Потом девчонки хором спели под общий хохот: «И когда оборвутся все нити, и я лягу на мраморный стол, я прошу вас — не уроните — бум! — моё сердце на каменный пол!..» Басс вновь перехватил инициативу вместе с арфолирогитарой и, аккомпанируя себе резкими аккордами, запел свою — такой мы ещё не слышали:

— Торопится время, бежит, как песок,Незваная Гостья спешит на порог.Мороз обрывает с деревьев наряд,Но новые листья из почек глядят.

Доколе другим улыбнётся заря,Незваная Гостья, ликуешь ты зря!Доколе к устам приникают уста,Над Жизнью тебе не видать торжества!

Незваная Гостья, в великом боюНайдётся управа на силу твою.Кому-то навеешь последние сны,Но малые зёрна дождутся весны…

Все разговоры умолкли после первого куплета. Игорь умел писать стихи — печатал их в газете, и пели их почти все тургруппы района — шуточные, лирические, философские, даже про войну… Но таких мы от него не слышали ни разу. Странный металл звенел в голосе, а глаза — глаза смотрели сквозь нас, сквозь каменные стены, куда-то в морозную лунную ночь. И в зрачках колебалось пламя светильников. Я увидел вошедшего с холода Кольку Самодурова — он смеялся чему-то, когда вошёл, но сейчас привалился к камням у входа плечом, поднёс ладонь к губам и так окаменел не хуже окружающего базальта, не отрывая взгляда от Игоря.

— …Незваная Гостья, повсюду твой след,Но здесь ты вовек не узреешь побед.Раскинутых крыльев недвижен излом,Но мёртвый орёл остаётся орлом.

Незваная Гостья, ты слышишь мой смех?Бояться тебя — это всё-таки грех.Никто не опустит испуганных глаз,А солнце на небе взойдёт и без нас…

Танюшка нашарила на столе мою руку и отчаянно сжала пальцы. Я даже не очень это заметил.

— …Доколе над нами горит синева,Лишь Жизнь, а не гибель, пребудет права.Вовеки тебе не бывать ко двору,Незваная Гостья, на нашем пиру!

Покуда мой меч вкруговую поётИ дух не забыл, что такое полёт,Я буду идти, вызывая на бой,Незваная Гостья — смеясь над тобой!

Игорь приглушил ладонью струны, отложил инструмент и, обведя нас всех блестящими глазами, резко поднялся, вышел, на ходу схватив тёплую куртку. Мы не сразу зашевелись. Так и сидели, ошарашенные этой песней. Не знаю, как остальные, а я ощущал какую-то звенящую, напружиненную пустоту внутри, как перед схваткой. Какие-то образы всплывали в этой пустоте — словно поднявшиеся из глубин той памяти, которую зовут наследственной.

Север неуверенно потянулся за лирой, взял её. Пощипал струны, устроился удобнее и тихо запел хорошо всем знакомую, словно разбавляя густую тишину…

— Знаешь ли ты, как памятьВ эти часы остра?Стиснутые лесами,Мы сидим у костра…

…Я вышел наружу. Луна, хотя и неполная, сияла; серебристыми искрами брызгали сугробы. Поднявшись на скалу, я невольно улыбнулся — местность не казалась мёртвой. Несколько человек неподалёку катились по склону между деревьями. Перекликались голоса. Кто-то развёл большой костёр, возле него Саня что-то объяснял своей сестре. Совсем неподалёку Вадим сбивал с лыж слежавшийся снег, а Наташка Крючкова за его спиной коварно лепила снежок.

Я выбрался на тропинку, ведущую от нашей пещеры, и подошёл к костру. Санек с сестрой уже куда-то умелись, и я, присев на притащенное кем-то бревно, уставился в огонь.

Настроение улучшилось… Нет, неправильно — настроение изменилось. Мне было спокойно и чуть грустно. Кончится праздник, придут негры, снова будут схватки, и, может быть, чья-то кровь зальёт снег — не может ведь нам бесконечно везти… Кто это будет, интересно?

Заскрипел снег. Я не очень охотно обернулся; за моей спиной на лыжах стояла Татьяна. Мою пару она держала в руках.

— Пойдём, походим на лыжах? — предложила она. Я молча поднялся, принял у неё самоделки, начал затягивать ремни вокруг пятки унтов. — Олег, тебе не кажется, что мы тут друг с другом меньше, чем в Кирсанове? Всё время рядом — а вместе почти не бываем.

— А тебе этого хочется? — я выпрямился. Танюшка накинула капюшон: