Луи Буссенар - Приключения парижанина в стране львов, в стране тигров и в стране бизонов

На другой день утром Фрике пешком дошел от дома до Монмартрского предместья и свернул на улицу Лафайет.

Было девять часов. Молодой человек шел с неповторимой непринужденностью парижского фланера, не думая о том, что вечером предстоит отъезд в Брест.

Разглядывая трамваи и витрины, читая афиши, то и дело закуривая папиросы в табачных лавочках, он шел вверх по бесконечной улице Лафайет, наслаждаясь водоворотом толпы, который так мил всякому парижанину и так смущает приезжего из провинции.

Но Фрике не гулял. У него была цель — навестить друга.

Знакомых в Париже у молодого человека было много, друзей только двое — месье Андре и еще один человек, живущий в самом конце улицы Лафайет, почти в Пантене. Фрике думал проститься с ним перед отъездом.

Другой, отправляясь в такую даль, взял бы извозчика, но Фрике это даже в голову не пришло. Хотелось напоследок пройтись пешком по парижскому асфальту, пробежаться по любимым улицам, надышаться родным воздухом.

Дойдя до одной табачно-винной лавочки, он смело вошел в нее, поклонился молодой особе, сидевшей у конторки, и собирался пройти в комнату за лавкой, как вдруг услышал за дверью крик, брань и остановился.

— Вот незадача, — прошептал он. — У мадам Барбантон нервы расходились, а когда это случается, для моего бедного друга настает сущий ад. Такой ад, что самому Вельзевулу сделалось бы тошно. Но все-таки зайду и пожму ему руку.

Он постучался и вошел, не дождавшись сакраментального «войдите».

— Имею честь кланяться, сударыня! — произнес он как можно любезнее. — Здравствуйте, дружище Барбантон!

На это приветствие к нему быстро обернулся высокий мужчина в узких панталонах, жилетке из трико, с лицом суровым, но симпатичным, и дружески протянул молодому человеку обе руки.

— Ах, Фрике! Я очень несчастлив, дитя мое!

Дама бросила на вошедшего косой взгляд и ответила, точно хлыстом ударила:

— Здравствуйте, сударь!

Ледяной, чтобы не сказать более, прием не смутил Фрике. Он всякое повидал и решил храбро выдержать бурю, не отступая со своей позиции.

— Что случилось, милый мой солдатик? Что тут у вас?

— Я в бешенстве. Взгляните на меня. Еще чуть-чуть — и до греха недалеко.

— Боже, да у вас лицо исцарапано в кровь! — заметил Фрике, невольно рассмеявшись. — Должно быть, вы дрались с полудюжиной кошек.

— Нет, это все мадам Барбантон. Вот уже час она пробует на мне свои когти. Попутно осыпая оскорблениями. Позорит честь солдата, безупречно прослужившего отечеству двадцать пять лет.

— Ну, что там… Может, и вы немного вспылили, — ответил Фрике, зная, что говорит пустяки.

— Если я и вспылил, то ведь я ничего же себе не позволил, — возразил исцарапанный муж. — А между тем я мог бы…

Женщина разразилась противным, злым хохотом, от которого передернуло бы и самого невозмутимого человека.

— Что бы ты мог? Ну-ка скажи!

Тон был вызывающий.

— Несчастная! Хорошо, что я с бабами не дерусь, считаю это позором, а то ведь мог бы убить тебя одним ударом кулака!

— Это ты-то?

— Я. Но не для того я верой и правдой прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.

— Постой же, я тебе покажу.

Жена наступала, он отстранялся. Вытянув вперед руку, схватила его за седую бородку и стала теребить, приговаривая:

— Да где тебе, ты трус и подлец!

Фрике был изумлен, не понимал, во сне видит это или наяву. При всей своей находчивости — растерялся.

— Сударыня, — нерешительно заметил он, — до сих пор я думал, что подлец и трус тот, кто бьет женщину, даже если он совершенно прав.

Мадам Барбантон ничем нельзя было урезонить. Продолжая таскать отбивавшегося от нее мужа за бороду, отвечала глупо и грубо:

— Вы еще тут со своими рассуждениями! Очень они мне нужны! Да я и не знаю вас. Явился неведомо кто, неведомо откуда… С улицы, первый встречный…

Фрике побледнел как полотно. Выпрямился, устремил на мегеру стальные глаза, засверкавшие особенным блеском, и глухо проговорил:

— Ответь мне так мужчина, плохо бы ему пришлось. Но вы женщина. Я вас прощаю.

Отставному жандарму удалось наконец избавить свою бороду от мучительной экзекуции. И он не преминул вставить свое слово:

— Фрике прав. Тебя спасает, во-первых, то, что ты женщина, во-вторых, что мы французы. Будь я турок, тебе бы голову отрубили за то, что ты посягнула на бороду мужа: борода у мусульман священна.

— Бездельник! — взвизгнула мадам Барбантон, которую раздражало спокойствие обоих мужчин, и вдруг выбежала вон, хлопнув дверью.

— Эх, Фрике, милый мой товарищ! Я гораздо счастливее чувствовал себя у канаков. Тот день, когда нас в Австралии хотели нацепить на вертел, с нынешним я не сравню. Он был гораздо приятнее.

— Да, характер вашей супруги не улучшился — был уксус, теперь серная кислота.

— И так каждый день! Не одно, так другое. Последнюю неделю она изводит меня, требуя, чтобы я что-то подмешивал в вино и водку. А я не желаю быть отравителем. Во всем ей уступил, а в этом нет. И не уступлю ни за что. Скорее всю свою торговлю к черту пошлю. Ах, если бы можно было поступить опять на службу!

— Кстати, я ведь зашел проститься.

— Уезжаешь?

— Сегодня вечером и, вероятно, на целый год.

— Счастливец!

— Вы сейчас хотели послать все к черту. Поезжайте со мной. Ведь меня увозит месье Андре.

— Месье Андре? Тысяча канаков!

— Вы знаете, как он вас любит. Поехали с нами. Решено? Увожу вас в Брест. Укладывайтесь, потом вместе позавтракаем, погуляем, как матросы на берегу, а вечером к восьми часам — на вокзал.

— Согласен, — энергично заявил Барбантон. — Через четверть часа я буду готов.

Четверти часа не понадобилось. Через десять минут отставной жандарм вышел из спальни с чемоданом, под ремни которого был просунут какой-то длинный и твердый предмет в чехле из зеленой саржи.

Исцарапанное лицо Барбантона сияло. Он прошел с Фрике в лавку, где за конторкой среди сигарных ящиков теперь восседала его жена, успевшая прийти в себя после передряги.

— Вы часто выражали желание расстаться со мной, — сказал ей слегка насмешливым тоном жандарм. — Желание это сегодня исполняется. Я уезжаю с Фрике и оставляю вам все деньги, какие есть в доме, беру только двести пятьдесят франков — пенсию за крест. Можете искать развода через суд, я протестовать не буду. Мне все равно. Надеюсь, за время моего отсутствия наши депутаты проголосуют за упрощенную процедуру развода. Счастливо оставаться, Элоди Лера. Прощайте!