Фарт - Антонина Дмитриевна Коптяева

Быков сказал вызывающе:

— Отрывай, не жалко. Я и так неживой хожу по земле. Видимость только, а душу вы из меня давно вынули. — Он вдруг упал на землю и бешено завыл.

Рыжков посмотрел на него с брезгливым испугом, толкнул ногой.

— Вставай, пойдем.

— К ним поведешь? К гепеушникам? Убей лучше на месте!

Рыжков осторожно опустил в свой карман отобранный патрон.

— Отведу до начальства, пускай оно рассудит, что с тобой делать, а я об тебя рук марать не стану.

Молча разминулись они с идущими в забой старателями.

— Ты куда, Лаврентьич? — крикнул им вслед подручный забойщик.

— Начинайте очистку, я сейчас вернусь, — сказал Рыжков, спохватываясь. — Да смотрите, с опаской окайливайте. Не сунул ли этот молодчик еще вот такую штучку. — Он показал патрон и, уже совершенно овладев собою, приказал: — Лучше обождите с очисткой до меня: пока не вернусь с начальством. Займитесь доставкой крепежного леса в оба забоя.

— Может, помочь отвести? Не сбежал бы.

— У меня не сбежит!

За шахтой они встретили Потатуева. Он шел по солнечной пыльной тропинке, направляясь к старателям Клондайка. Солнце било ему прямо в лицо, и он жмурился, радуясь последнему теплу. Увидев Быкова в сопровождении Рыжкова, он встревожился, зашагал быстрее, спросил деланно весело:

— Куда вы, Афанасий Лаврентьевич?..

Рыжков вздохнул всей широкой грудью, и голос его прозвучал глуховато:

— Поймал вот в забое… Хотел он мне патрон подсунуть. Спасибо, не успел…

Лицо у Потатуева посерело, он сжал губы, встопорщив вислые усы, злобно взглянул на понурившегося Быкова.

— Не знаю, почему я ему поперек горла встал? — доверчиво продолжал Рыжков, заметив волнение штейгера. — Кажись, хорошо принял его и в работе помогал… объяснял, что да как. И вот — на тебе! — старатель в недоумении развел руками. — Хочу отвесть его до начальства. Пускай рассудят…

— Ну-ка, покажи патрон! — властным голосом приказал штейгер.

Рыжков послушно вынул и отдал динамит. Потатуев взял его, повертел и… опустил в карман своего плаща, подумав о Быкове: «У этого олуха смолчал, а там сумеют выспросить».

Помедлив в лихорадочных поисках выхода из создавшегося положения, Потатуев зорко огляделся и сказал Рыжкову:

— Если он на тебя покушался — значит у вас личные счеты какие-то. Коли он вредит — значит и ты не чист. Может, он от тебя избавиться хочет, чтобы следы замести?

Рыжков на минуту ошалел.

— Вы, Петр Петрович, такими словами… не шутите. По себе, что ли, судите? Верно говорится: когда свекровка потаскуха, она и снохе не верит. Ваши-то грехи я зна-аю!

— Мало ли про кого ты знаешь! А раз молчишь — значит у самого рыло в пуху.

Рыжков побледнел, но глаза его загорелись холодным синим огнем, и он сказал, заикаясь от волнения:

— За такие подобные слова я вас захлестнуть могу. Что вы меня запугиваете? Выгородить его хотите… Так я сегодня же вас обоих… Ведь это вы подослали его, чтобы свое золото упасти. Ох, дурак я… Надо было мне после того разговору на счет замеров сразу пойти…

— Имей в виду, Афанасий Лаврентьевич, — сказал Потатуев, сипло дыша, — ты меня тогда понял, и я тебя понял… Черт меня дернул разговаривать о делах с этаким пнем! Но уж раз молчал до сей поры… ответишь по всей строгости закона.

— И отвечу, не побоюсь. Теперь мне все словно молоньей осветило: красноармейскую артель ты не так просто поставил, а с вредом, то-то после заюлил! Значит, и нас зря два года маял на пустоте!

Потатуев подошел вплотную, с ненавистью взглянул в лицо Рыжкова.

— Вы-то не на пустоте находились. Есть там золото не плохое. Только вы стороной прошли со своей дурацкой канавой и шахту заложили в другом месте.

Старатель остолбенел: «Из сорока человек кровь тянул, для себя богатство приберег. Не перекосило же его при такой кривой душе!»

Рыжков сгреб с головы шахтерку, ударил ею о землю и в гневе, забыв о Быкове, быстро зашагал к центру Орочена.

Потатуев посмотрел ему вслед. Щеки и губы его дрожали. Вытащив из ножен, висевших у пояса, узкий якутский нож, он сунул его в руку Быкова.

— Беги наперерез… кустами. Успеешь — озолочу!

Штейгер приподнялся на цыпочках, увидел голову и плечи Рыжкова, промелькнувшие за кустами.

«Нет, не успеть Быкову. Да и справится ли? Тот сейчас как сохатый бешеный». Вспомнив о своем приметном ноже, Потатуев окоченел от страха и, сев на мшистую землю, закрыл лицо руками.

33

Рыжков едва не сорвал с петель дверь парткома. Лицо его было бледно, капли пота проступали на висках и на широком лбу. Секретарь посмотрела на него с испугом и удивлением.

— Мне бы Черепанова, — быстро сказал Рыжков.

— Нет его.

— Как это нет, когда нужно?

— Странно, — промолвила она и пожала плечами. — У Мирона Устиновича свои дела…

— Наши дела ему тоже не чужие. Надо мне его, — упрямо повторил Рыжков.

— Я понимаю, но он на Среднем прииске.

Ее поведение рассердило Рыжкова: тут такой горячий момент, а она отговорками занимается!

— Слушайте, барышня, я забой бросил в рабочее время. Некогда мне с вами бобы разводить!

— Вы на меня не кричите, вы не на шахте, а в советском учреждении, — обиженно сказала девушка.

Рыжков невольно отступил.

— А чтоб тебя рассыпало! Шахта ведь тоже советское учреждение, — пробормотал он смущенно и просительно добавил: — Барышня, вы позвоните куда-нибудь, может, найдете!

Девушка сняла трубку телефона. Пока она звонила, Рыжков с тоскливым беспокойством смотрел на свои большие узловатые руки и думал: «Сколько время пропадает! Да как еще посмотрят, может, и мне несдобровать за укрывательство?» Он вспомнил о восьмидесяти золотниках, тайком проданных им Потатуеву здесь, на Орочене, в двадцать шестом году, и ему стало до крайности тревожно. «Фу ты, оказия какая! Взгреют меня. Путевку обратно отберут и в газеты пропечатают: был, мол, ударник Афанасий Рыжков, а оказался подлец и жулик. Золото перепродавал… Точно ли была тогда государственная монополия? Была уже. В двадцать четвертом году можно было золото иметь на руках и в двадцать пятом не так еще строго было, а потом ни-ни. Влипнешь тут по уши, в пору встать и уйти подальше от греха». Рыжков приподнялся было с места, но вспомнил злорадные слова Потатуева о Пролетарской шахте, и сел. Лицо его снова стало суровым.

«Пускай пропечатают. Так тебе и надо, старому дураку».

— Говорите, — прервала его размышления девушка.

Рыжков бережно взял трубку из ее рук и с осторожностью приложил к уху. Голос Черепанова он узнал не