Василий Ардаматский - “Грант” вызывает Москву

— А кто ты такой, чтобы приказывать? — спокойно спросил Харченко.

— Я у полиции помощник, — не без гордости ответил мужчина и повторил: — Следуй туда, и все.

— За что? Я мешаю тебе, что ли? — слезно взмолился Харченко.

— Следуй, а то тревогу подыму. — Мужчина вынул из кармана свисток и поднес его ко рту…

Они вошли в хату. Женщина, оторвавшись от стирки, поглядела на них сердито:

— Делать нечего, хуже маленьких, в игру играет.

— Не твоего ума дело, — цыкнул мужчина и показал Харченко на скамейку у окошка. — Сидай там и говори, кто такой.

Харченко обстоятельно, не спеша снял с плеча пустой рюкзак, положил его на пол возле ног, снял кепку, расстегнул ворот рубашки и спросил:

— Тебе как надо знать: во всех подробностях или как?

— Говори, кто такой и чего тебе здесь надо.

Харченко начал рассказывать, что его старики жили на Харьковщине. Он назвал село, где они жили, и объяснил, где оно находится. Между прочим, в этом селе как раз жили родители Григоренко и планом похода было предусмотрено их посещение. Все об этом селе ему подробно рассказал Григоренко.

“Помощник полиции” слушал Харченко очень внимательно и когда он закончил рассказ, облегченно вздохнул:

— Знаю я, случаем, то село, так что ты, вроде, правду говоришь.

— Что же это оружие тебе вручили такое холодное? — спросил Харченко, показывая на палку.

— Берданку обещали.

— Ему еще имение в придачу сулили, — подала насмешливый голос его жена.

— Ну, так вот… — продолжал рассказ Харченко. — Меня из плена выпустили. Есть на то и документы. Предъявить?

— Давай для порядка.

Мужчина так долго читал справку, что Харченко уже начал беспокоиться. Он заметил, что, глядя в бумажку, мужчина медленно шевелит губами, — очевидно, ему трудно было читать.

Вернув, наконец, справку, он промямлил:

— Документ как надо.

— В нем только про одно не сказано, — почесывая затылок, сказал Харченко. — Что я уже двое суток ничего не жрал.

— Оксана, дашь чего?

— Да ты что, заместо берданки окорок, что ли, получил? — сварливо отозвалась женщина, но тут же по-ставила перед Харченко чугунок с отварной картошкой и положила толстый ломоть хлеба.

Харченко ел и расспрашивал хозяина о жизни. Но тот, видимо, не хотел вдаваться в подробности или скорее всего боялся говорить при жене, с которой у него были разные взгляды на жизнь.

— Живем, как все, — сказал он, кося глаза на жену. — Ждем, когда станет лучше.

— Ну ладно. Как говорится, спасибо этому дому, пойдем к другому… — сказал Харченко. — Спасибо за приют да за ласку… — Он встал и протянул хозяину руку. — А тебе за справедливую службу…

Харченко шел по селу. До самой окраины за ним бежали ребятишки, и, даже когда село было уже далеко позади, он все еще слышал их крики:

— Партизан! Партизан!..

Наконец Харченко добрался до стоящего на Днепре города Крюкова. На другом берегу разыгравшейся половодьем реки был город Кременчуг. Несколько часов Харченко изучал, как лучше и безопасней переправиться на тот берег. Ни одной лодки на реке он не видел, а на единственном железнодорожном мосту безостановочно шагали часовые.

Вскоре Харченко уже знал, что пользоваться лодками в черте города запрещено, но, так как многие крюковские жители работают в Кременчуге, их по утрам на ту сторону отвозят на машинах по железнодорожному мосту, там на рельсах постланы доски.

Ранним утром Харченко в толпе шедших на работу крюковчан благополучно перебрался на ту сторону Днепра…

Шрагин просил разрешения взять с собой в Одессу жену, чтобы показать ее там профессору, и адмирал Бодеккер отнесся к этому вполне благосклонно, даже упрекнул его:

— Как можно было ждать для этого служебной командировки? Командировка — вещь случайная, а же-на-то у вас одна на всю жизнь, — сказал он укоризненно.

В Одессу с завода после ремонта уходил служебный катер, и адмирал предложил Шрагину воспользоваться им…

Было тихое утро. Высокое нежно-голубое небо казалось продолжением неподвижного морского простора. Где-то далеко горизонтом прошел пароход, оставив после себя серую полосу дыма, по которой только и можно было угадать линию горизонта.

Шрагин и Лиля сидели в открытом кормовом отсеке, за спинами у них клубилось развороченное винтами море. Команда катера состояла из румын — штурвального и механика. Штурвальный, насмешливый паренек со стрельчатыми усиками, в лихо сбитом на ухо берете, то и дело с нагловатой улыбкой поглядывал на Лилю и всячески рисовался перед ней. Механик только изредка высовывался из грохочущей утробы катера, чтобы тревожно и быстро оглядеть небо и снова исчезнуть. Он, видимо, боялся самолетов.

Катер шел метрах в трехстах от берега, повторяя все его изгибы. Наверное, штурвальный тоже помнил о самолетах и предпочитал маршрут под прикрытием берега.

Лиля очень обрадовалась поездке в Одессу, но вчера она вдруг сообщила, что вместе с ними хочет ехать доктор Лангман, у него тоже какие-то дела в Одессе. Шрагин категорически отказался брать его с собой — по-ездка носит служебный характер, это не увеселительный пикник.

— Я понимаю, вас выводят из равновесия наши дружеские отношения с ним, — сказала Лиля.

— Мне не хотелось бы обнаружить, что дружба с этим немцем стала для вас дороже святого дела, к которому я считаю вас причастной, — резко сказал Шрагин, решив поставить все точки над “и”.

Больше они об этом не разговаривали.

Сейчас Лиля молчала, кутаясь в шерстяной плед — было довольно прохладно. Шрагин видел, что на-строение у нее плохое. И выглядела она очень плохо: бледное лицо, синие крути под глазами, бескровные губы. Она действительно больна, и нервы у нее, должно быть, напряжены до предела. Ему стало жалко ее. Конечно же, ей выпало очень тяжелое и, наверное, непосильное испытание, во всяком случае, она к нему никак не была подготовлена.

Шрагин встретил ее усталый, рассеянный взгляд.

— Вы все же молодец, Лиля, — улыбнулся он.

— Что? — будто проснулась она.

— Я говорю: вы молодец, Лиля.

— Перестаньте, — поморщилась она.

Шрагин положил свою руку на ее холодную белую руку.

— Я отлично понимаю, как вам тяжело, — сказал он сурово. — Мне, Лиля, тоже нелегко. Всем, кто борется с фашистами, нелегко, и многие уже отдали свою жизнь. А вы прямо из консерватории попали в ад. Но уже скоро год, как вы достойно выдерживаете это тяжелое испытание. Это именно так, Лиля, я говорю совершенно искренне.

Лиля слушала, смотря на него широко открытыми, испуганными глазами.