Иван Курчавов - Цветы и железо

— В тылу у противника она не бывала? — спросил Шубин.

— Нет. Но стремится туда. Она будет вести себя смело и спокойно. На ее родине, к тому времени еще не оккупированной, немцы высадили десант. Она двадцать километров кралась за парашютистами, пока не встретила бойцов истребительного отряда. Десант приказал долго жить! Отчаянная дивчина!..

— Ну, а так… сообразительная?

— Находчивая, со смекалкой.

— Тогда хорошо.

— Мы, Алексей Осипович, весьма заинтересованы, чтобы у вас была надежная помощница.

«Конечно, — успокоил себя Шубин. — Разве на такое дело пошлешь случайного человека?» И он спросил уже о другом:

— А где я возьму железо, лошадь, телегу?

— Мы вас сбросим с самолета в глухом месте. Там вы отыщете лесника, скажете пароль, и он сделает все, что нужно. Это наш человек. Знакомые, если доведется их встретить, не узнают вас?

— В таком виде меня и родная мать не признала бы!

— Это хорошо. Если потребуется быть в районе Шелонска, в город не заходите. Не советую быть в деревнях Петровке и Ольховке: там вы проводили раскулачивание и, если вернулись кулаки, они могут узнать вас — такое запоминается надолго!.. Путилово тоже обходите: ваша свояченица, как вы знаете, очень не любит вас — трудно угадать, как она может встретить. Огнева хорошо знаете?

— Да. По Шелонску…

— Человек он культурный, авторитетный, но мягковат. Ничего, закалится!.. На первых порах встречаться с ним не нужно, он партизанит; у него свои дела, у вас — свои… Потом будет видно.

«Он все знает, — подумал Шубин. — И про меня, и про других. Откуда ему известны даже такие мелочи, как ссора со свояченицей? Значит, он проверил и все взвесил прежде, чем окончательно решил, как быть со мной».

— На какой срок, товарищ полковник?

— На полгода, не меньше.

В комнату, постучав, вошла запыхавшаяся девушка. Поправляя волосы и весело улыбаясь, она обратилась к полковнику:

— Вы меня вызывали?

— Да, Таня, вызывал. Садись, пожалуйста.

Она села на пододвинутый полковником стул. Струйка солнечного света текла сквозь тюлевую занавеску и падала на ее живое, очень подвижное лицо с родинкой-точкой в ямочке подбородка. Таня щурила глаза и улыбалась самой себе. Она чему-то радовалась, это было видно по всему.

«У нее в голове ветерок, — не осуждая, но и не приходя в восторг, думал Шубин. — А дело предстоит нелегкое, ох нелегкое!.. А может, ветерок и лучше, излишняя впечатлительность, может, и не нужна?»

— Танюша, тебе приходилось видеть живых кулаков? — спросил полковник.

Серые глаза девушки мгновенно потускнели.

— Они убили моего отца, товарищ полковник. Я была тогда еще маленькой. Я и отца-то хорошо не помню, больше куклу запомнила. Привезли мертвого отца и вынули у него из кармана куклу, у которой закрывались и открывались глаза. Как сейчас это было…

— Понятно, Танюша.

Полковник стал ходить по комнате, засунув большой палец левой руки за ремень. Он уже не смотрел ни на Шубина, ни на Таню, а куда-то вдаль, что простиралась за окном этого дома. На заборе сидела стайка скворцов, крупных и глянцевитых, наверное уже собирающихся в далекий полет. Да, птицам легче, не то что людям…

— Таня, вчера ты говорила мне, что хочешь быть разведчицей, — начал полковник, подходя к девушке. — Как ты смотришь на то, чтобы поехать вот с этим человеком. Отныне он твой отец. Кулак, освобожденный фашистами из лагеря…

— Кулак? — Таня вскочила со стула.

— Кулак для фашистов, для меня и для тебя он советский человек.

— Теперь я поняла! — она протянула Шубину руку. — Таня, ваша дочка! — По тону можно было понять, что предложение полковника пришлось ей по душе.

— Не ваша, а твоя дочка, — поправил Шубин. — А я, стало быть, батька, так и величай!.. Товарищ полковник, когда в дорогу-то?

Полковник листал перекидной календарь.

— Месяца через полтора. Две недели, как я уже говорил, вы проведете в деревне. Думаю, что этого времени хватит, чтобы «батька» вспомнил свою прежнюю специальность, а у Тани огрубели руки на крестьянской работе; за этот срок вы привыкнете к роли отца и дочери. Месяц у вас уйдет на изучение приемов и методов разведки. За месяц, понятно, всего не изучишь, но о самом главном вы узнаете.

Они уже собрались уходить, но Таня задержалась.

— У меня к вам просьба, товарищ полковник, — нерешительно произнесла она.

— Пожалуйста, Танюша.

— Не могли бы вы навести справку об одном человеке? Он служит в полку, полевая почта… — она назвала номер полевой почты. — Больше месяца писем нет…

— Брат, родственник?

Она смутилась и покраснела:

— Мы в одном классе учились, товарищ полковник.

— Понятно, Танюша… Как его фамилия, имя, звание?.. — полковник приготовился записывать.

— Он красноармеец, товарищ полковник. Фамилия — Щеголев. Александр Иванович Щеголев.

— Хорошо, я наведу все справки.

Ночью машина перебросила «отца» и «дочь» за сто тридцать пять километров от штаба фронта. Километров восемнадцать они шли пешком. Утром Кузьма Николаевич Петрачков, освобожденный по «чистой» от воинской службы, и его нареченная дочь Татьяна предъявили свои документы в сельский совет. Бумаги были в надлежащем порядке, и к ним не придрались. Шубин нанялся в колхозную кузницу, а Таня пошла копать картошку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Две недели Петр Петрович жил затворником: из дому не выходил, на людях не показывался. Но вести проникали к нему в дом, редко — радостные, чаще — печальные. Однажды, спустя дня три после оккупации Шелонска, по городу распространился слух, что гитлеровские части разбиты и их наступление приостановлено. «Ну вот, я так и знал, — обрадованно подумал Калачников. — Теперь побегут назад, как в восемнадцатом году». Он был плохим стратегом, и свое страстное желание готов был выдать за действительность.

Но враг наступал. До Калачникова стали доходить страшные известия. Петр Петрович все чаще и чаще задумывался над словами Огнева о том, что злее и кровожаднее врага, чем фашисты, мир еще не знал. Несколько дней назад Петр Петрович слушал рассказ о том, как фашисты сожгли деревню вместе со всеми ее жителями. Сегодня — о том, что в деревушке под Шелонском гитлеровцы побросали в колодец маленьких детей, а в самом Шелонске выпороли старых учительниц, у которых нашли советские учебники, и изнасиловали молодых. Рассказов было такое множество, что старушка, жившая неподалеку от Калачникова, плакала и вздыхала.

— Как это земля-матушка терпит, — говорила она Петру Петровичу, — ведь вся кровью пропиталась, бедная!