Юрий Гаврюченков - Кладоискатель и сокровище ас-Сабаха

Постояли, осмотрелись. До ворот кладбища было еще далеко, людей не наблюдалось.

– Ну что, пошли? – спросил «афганец». Ему, как и мне, страшновато было нести голову по открытой местности.

– А фигли делать? – сказал я. – Пошли, раз приехали.

Между деревьями, где валялись старые памятники и пользованные оградки, мы и решили похоронить голову-оракул. Северное кладбище растет, подпитываемое мертвецами города Питера, и скоро доберется сюда. Слава опустился на корточки, достал пику и принялся бешено рвать ею землю с корнями дикорастущих трав. Когда он разрыхлил приличный участок, я начал отгребать руками землю. Довольно быстро мы выкопали глубокую круглую яму. Под слоем дерна земля оказалась мягкой, лесной. Слава бережно уложил голову академика Фламенко на дно могилы, и мы быстро засыпали ее ногами. Притоптали и замаскировали дерном.

– Давай навалим сверху плиту, – предложил корефан.

– Давай.

Тяжелую половину треснувшего памятника, выкинутого с кладбища за ненадобностью, мы бросили поверх земляного холмика. Плита почти целиком закрыла выброшенную землю. После первого хорошего дождя будет не разглядеть, что здесь копали.

– Ну и хорош! – ободрил Слава, пиная ногой камень. Он не сдвинулся с места.

Постояли немного молча. Надо было что-то сказать. Что говорят в таких случаях?

– Покойся с миром, никчемная жертва рыцарей, – пробормотал я. – Легкого тебе лежанья.

– Пусть будет земля пухом, – добавил Слава.

– Кстати, вот твоя доля, – я протянул корефану пятьсот евро.

– Ага. – «Афганец» сунул деньги в задний карман джинсов и посмотрел на меня. – Ну, чего, Ильюха, теперь надо бы того... Помянуть.

– Не вопрос, – сказал я, двигаясь к машине, – только не за рулем. Доедем до дома, осядем в нормальном кабаке.

Ночевать я сегодня собирался у Маринки. Рулить надо было через весь город. Когда проезжали через центр, я глянул на часы.

– Время еще есть, завернем в «Хорс-мажор»? Рокабилли сейчас как раз должны быть в ударе.

– Дались тебе эти рокеры, Ильюха, – покачал головой Слава. – Че ты на них запал?

– Почему бы и нет? Забавные люди, живая оригинальная музыка. К тому же нас с ними свело само Небо. Помнишь божество «Раут—шестьдесят шесть»? Нельзя пренебрегать вмешательством высших сил!

– Ты же вроде только прикалывался с ихнего божества.

– Так иногда бывает: поначалу прикалываешься, а потом – раз и поверил.

– Серьезно что ли?

– Слышал о теории эгрегора?

– Чего? Ну так, слышал краем уха. Че за мандула?

– Эгрегор – это такое маленькое божество, которое появляется, когда в него уверуют. Чем больше в него верят, тем сильнее божество становится. Если ты читал внимательно Библию, а в тюрьме ты ее наверняка читал от скуки, то помнишь, что Иегова поначалу был мелким злобным божком. Только потом, благодаря стараниям патриархов, он стал могучим и не таким мстительным.

– Сильные люди – добрые люди.

– Правильно. Раут—шестьдесят шесть как раз такой эгрегор, вступивший в стадию угасания. Раньше он был большим и добрым, когда о нем грезили миллионы, теперь он переживает осень патриарха, но тем не менее вполне силен. Если подключиться к эгрегору, можно рассчитывать на его защиту.

Слава красноречиво вздохнул, воздержался от комментариев и стал смотреть в окно. Я вывернул с набережной на задворки Невского проспекта и покатил к «Хорс-мажору», предвкушая нескучный вечер.

Сердце замерло. Пол-улицы перегораживала здоровенная красная корма пожарного «ЗИЛа». По тротуару текла вода. Я объехал «ЗИЛ», сбавив скорость до предела. Объезжать пришлось также милицейскую «Газель» с надписью «Криминалистическая лаборатория» и открытый люк, из которого вылезал брезентовый пожарный рукав. Кабак был раскурочен. Вывеска с конем в пальто криво висела на одном болте. Стекла были выбиты, из окон вился слабый дымок.

Миновав казенные машины, я придавил педаль газа и свалил подальше от взорванного кафе. Пересек Невский и вырулил на Вознесенский проспект.

– Вот то же самое я увидел, когда приехал продавать исмаилитские древности в «Аламос», – нарушил я тягостное молчание. – «Черные» опять взорвали бомбу.

– Надо бы узнать, как твои рокеры поживают. Погоди, сейчас не звони, – остановил Слава, заметив, что я дернулся за телефоном. – Сейчас их мусора допрашивают, позвонишь – спалишься. – Логично, – согласился я. Действительно, встрять в разгар общения Рикки с опером («Кто звонит? Мой приятель. Он сегодня с какими-то „черными“ схлестнулся. Пожалуйста, вот его телефон».) или послать вызов на мобильник, снятый ментом с трупа («Сейчас номерок пробьем по базе данных. Ого, какие люди в Голливуде! Завтра вызываем на допрос и – в камеру».), было бы верхом неосмотрительности.

В гробовом молчании я довез корефана до дома. После «Хорc-мажора» поминать академика Фламенко расхотелось. Слава, впрочем, уговорил тормознуть у ларька, купил нам по бутылке пива.

– Давай... за хороняку. – Подождав, когда я остановлюсь напротив Ксениной парадной, друган сковырнул зубами пробку и выжидательно посмот рел на меня.

Я ловко поддел пробку кинжалом ас-Сабаха. Хлопнув, она ударилась о ветровое стекло и скатилась мне на колени.

– За академика. – Я пригубил теплое жгучее пиво. Злые острые пузырьки кусали язык. – Надо же, мумией на старости лет заделался. Слава, ты знаешь, что у мумии мозги достают крючком через ноздри, предварительно как следует взболтав? За совывают в нос особый крючок, протыкают до самого вместилища ума и так... тр-р-р-р-р! Как в миксере. Я видел египетские бронзовые крючки, довольно тонкая работа. Сейчас таких не делают.

«Афганец», который собственноручно жарил на костре шведского снайпера, понимающе хмыкнул.

– Ловко орудуя крючком, мумификаторы приводят мысли в совершенный беспорядок. А потом и вовсе выдирают их из головы и выкидывают прочь. Бедный Фламенко! Впрочем, у него никогда не было мозгов.

– За что ты его так не любишь, Ильюха? – спросил корефан.

– За то, что человек сделал себе имя на утверждении, будто историческая наука – большая и планомерная ошибка. Античные источники подделаны, историки работают с непроверенными данными, а вся древняя хронология нуждается в кардинальном пересмотре. В конце концов, воинство Христа, существование которого академик также подвергал сомнению и переносил в средневековую Европу, отрезало ему голову и насадило на шест, вкопанный в землю. После чего с академиком стали вести общение совершенно иного плана, астрального, и совершенно иным способом, телепатическим. Он такого и вообразить-то не мог. Фламенко был последовательным материалистом. В результате то, что он отвергал при жизни, после смерти явилось во всей полноте ощущений. Представляю, каково было с ним общаться Эрраре: входишь в транс, и тебя грузят туманными телепатемами, вроде бы солидными и убедительными, но на поверку никуда не годными предсказаниями. Хуже, что неверные пророчества головы-оракула сказались на нас. Вот за это я и не люблю академика Фламенко.