Владимир Смирнов - Над океаном

Он будто подавился и умолк. Глаза его расширились.

— Ре-бя-та... — прошептал он.

— Что там, КОУ? — нервно спросил Кучеров.

— Тут... Но так не бывает!

— Ломтадзе! — обозлился Кучеров. — Ну?!

— Командир, нас преследует самолет, — неожиданно спокойно доложил Ломтадзе. — Он светит нам фарой.

— Что-о-о?!

— Командир... — Георгий следил, как в тумане усиливалось, наливаясь яркостью, мутное световое пятно,окруженное голубовато-желтым ореолом. Оно становилось все четче, ореол слабел — самолет нагонял их. — Неизвестный самолет идет на сближение, следуя нашим курсом. Идет левей, с превышением.

Кучеров, переглянувшись с Савченко, толкнул вперед РУД и подтянул штурвал; двигатель взбодренно поднял голос. Кучеров скосил глаза на указатель скорости. «Если это перехватчик, он может нас таранить, — газу надо, газу...»

Ту-16, выровнявшись, пошел «по ниточке».

— КОУ? Где он?

— Тут! Во... фарами мигнул. Опять. Неужто наши?..

— Жорка! Где он?! Дистанция?

— Метров четыреста — пятьсот! Может, и нет — не понять. Туман же!

— Штурман! Три красные ракеты вверх! Щербак! В зенит — короткой очередью — огонь!

В носу мигнула вспышка, сквозь гул донесся хлопок — впереди взвилась, полыхнув, алая звезда ракеты и тут же, лопнув, рассыпалась на три багровых хвоста.

Щербак мгновенно включил оружие, рывком вручную развернулся в турели; оглушительно загремела пушечная очередь, судорожно задергавшиеся стволы выбросили в туман блещущие снопы огня, разорвавшие воздух рыжими рваными полотнищами...

В мутной серости впереди мигнули красные шары ракет, лопнули бликами бледного света — и тут же туман перед истребителем пронзила сверкающая, яркая дуга трассирующих снарядов, взметнулась вверх, на миг повисла, подрагивая, и праздничной гирляндой прыгающих шариков унеслась куда-то вверх наискось.

— А вот это ты умница, — облегченно сказал полковник, повиснув в ремнях, — выпущенные аэродинамические тормоза осадили пришпоренный было «миг» почти до скорости Ту-16; летчик убрал тормоза, сорвал кислородную маску и стал плавно гасить скорость, осторожно нащупывая наивыгоднейший режим подхода, — и до слез всматривался туда, где смутно угадывалось расплывчато-огромное в тумане тело бомбардировщика...

Тагиеву только что доложили о взлете самолета гражданской авиации и о том, что тот идет вдоль побережья. И Тагиев, отдав приказ о немедленном возврате Ан-26, впервые за эту долгую и трудную ночь явственно ощутил, что все-таки они победят — все вместе. Он тут же отогнал эту шальную мысль, суеверно испугался ее огненной радости — еще все впереди! Самое-то трудное еще будет! И все же, испытывая огромное облегчение, он потянул к себе журнал, взял карандаш — карандаш хрустко переломился; Тагиев вздрогнул, отшвырнул обломки карандаша в сторону и взялся за микрофон.

Теперь начиналась для него самая трудная работа.

Динамик оглушительно щелкнул и буднично сказал:

— «Барьер», я «Вымпел-шесть». Вижу его...

...— Вижу его! — оглушительно заорал в наушниках Щербак.

— Вижу, — спокойнее подтвердил Ломтадзе.

В тумане погас свет фар и на месте светового пятна возник до того невидимый размытый силуэт длинноносого истребителя. То был МиГ-23! Он приближался медленно, очень осторожно, будто подкрадывался на цыпочках, забирая левей.

Кучеров почувствовал слабость в коленях, локти задрожали, но он справился с собой. Он тоже знал — сейчас начинается самое трудное, но именно сейчас, в ближайшие пять — семь минут, все и решится.

Течение времени изменилось. Время пошло странным, не подвластным никакой физике ходом: каждая секунда тянулась, становясь длиннее минуты, а в каждой минуте умещалось огромное количество секунд — действий, мыслей, зажатых в кулак эмоций, — и одновременно эти секунды и минуты полетели, понеслись вскачь с невероятной, непостижимой быстротой.

Он вдруг вспомнил о чем-то тревожном, что было связано с правым летчиком, что-то такое... Он быстро глянул на Савченко — лицо Николая было спокойно-сосредоточенным, только каким-то сероватым или бледно-серым, а может, так казалось из-за освещения. Кучеров мельком подумал, что у него самого сейчас «цвет лица» не лучше. Николай взглянул командиру в глаза — он ждал команд.

— Вытри, — отрывисто сказал Кучеров.

Николай удивился было, но увидел, как сверкает залитое по́том лицо командира, и, перегнувшись через проход, торопливо подставил рукав. Кучеров ткнулся в рукав лицом и, благодарно кивнув, выпрямился. Он еще не видел истребитель, ему некогда было оглядываться, да и обзор пока не позволял, но он точно знал, где находится и что делает тот летчик, — они сейчас были тут, в воздухе, братьями-близнецами и могли предугадать поступки друг друга.

Щербак, с трудом сдерживая дрожь в голосе, комментировал:

— Слева, интервал тридцать, дистанция семьдесят. Подходит ближе — двадцать на пятьдесят... на тридцать... Выходит на траверз, опять включил фару... Так, у крыла, интервал двадцать. Уравнял скорости, ну и летчик...

Ломтадзе, кривясь, смотрел на истребитель — и вдруг, не удержавшись, простонал:

— Люди!.. Какие люди...

Щербак быстро сказал:

— Все, командир, гляди влево — вот он!

Кучеров послушно покосился — и в первый миг испугался: опасно рядом в таком тумане, не более чем в полутора десятках метров, висел веретенообразный, будто облизанный скоростями истребитель, помаргивая ярко-зеленым глазком на консоли крыла, кажется, у самого лица; он шел плотно и устойчиво, его вела опытная и твердая рука; под смутно поблескивающим фонарем виднелась черным пятном голова пилота.

Кучеров торопливо сморгнул и, облизав губы, сосредоточился на управлении. Осторожность, теперь трижды осторожность и внимание! Нет высоты, нет маневра, нет двигателя. Малейшая, миллиметровая оплошность рулями — и конец.

И в этот момент он понял, что сил у него почти нет, что он окончательно устал. Ну-ну, держись, осталось совсем немного, совсем ерунда, соберись, сейчас от тебя потребуется все, что ты можешь, на что способен, чему научился, — держась! В конце концов, и это ты тоже выбрал сам!

Под острым носом «мига» погасло остро-белое сияние фары, вновь вспыхнуло. Погасло. Вспыхнуло. Пауза — и быстрое мигание пять раз подряд.

Что он хочет, что «говорит»? Два и пять...

— Командир! — встревоженно сказал Машков. — Командир, курс двадцать пять градусов?..

...— Да что ж ты такой непонятливый... — пробормотал полковник, рывком отер-смахнул пот и опять положил палец на кнопку фары.

Рядом висела грязно-белая, без единого огонька, огромная махина бомбардировщика, казавшаяся безжизненной, и только в блистере оператора виднелось серым пятном лицо человека. Вдруг в фонаре пилота открылась черной дырой форточка и показалась рука в перчатке; ладонь коротко дважды отмахнула и скрылась — форточка задвинулась.