Владимир Прибытков - Потерянный экипаж

— Побыстрей, — приказал Бунцев. — Крик могли услышать.

Через несколько минут связанные между собой остатками телефонного провода, припрятанного Кротовой, нагруженные трофеями отряда, пленные поплелись за капитаном. Телкин подталкивал пленных автоматом. Мате, радистка и Нина составляли арьергард.

Поросшая густым кустарником ложбина возникла из утреннего тумана, как бездонная пропасть.

Бунцев подал знак остановиться. Пленные хрипло дышали у него за спиной.

— Толя, сходи посмотри, — приказал капитан.

Штурман обошел его, потоптался перед кустами, пошел вглубь, раздвигая руками мокрые ветви.

— Туман, — с тревогой сказала радистка. — Вдруг деревня рядом?

— Петухов не слышно, — возразил Бунцев. — Спросите у Мате, где мы можем находиться.

Мате пожал плечами. В тумане он потерял ориентировку.

— Значит, так и так нам отсиживаться здесь, — сказал Бунцев.

Вернулся Телкин.

— Всей ложбинки на сотню шагов, — сказал он. — Там, дальше, опять поле. А кусты густые. И яма с водой есть.

— Пошли к воде, — приказал Бунцев. — Да не напрямки. Обойдем.

Отряд запутал след и лишь через полчаса, когда туман уже разрывался на клочья и полз над степью, оказался в кустах возле примеченной Телкиным ямы.

— Всё, привал, — сказал Бунцев.

Пленным разрешили сложить груз. Охранник сразу сел на землю, низко опустив голову. Немцу-водителю пришлось присесть. Поймав взгляд Бунцева, водитель вымученно улыбнулся. Страх и надежда жили в его улыбке.

— Ну, давай говори: Гитлер капут! — сказал пленному штурман.

Водитель быстро взглянул на штурмана и опять вымученно улыбнулся Бунцеву. Теперь он не спускал с капитана глаз.

— Мой имя — Карл, — хрипло сказал пленный. — Карл Оттен. Я сдался. Я не оказал защиты.

— По-русски толкует, — сказала Кротова. — Наверное, у нас побывал!

— Нет, нет! Нихт Россия! — забеспокоился пленный. — Нихт! Италия! Франкрейх — зо! Россия — нихт!

Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь угадать свою судьбу, и, не угадав ее, поник.

— Откуда русский знаешь? — спросил Бунцев.

Солдат потянулся к нему.

— Мой отец был пленный прошлый война. Он учил… О! Отец уважал русский народ! Царь долой, капитал долой, социализм — хорошо!.. Отец — шуцбунд, понимайт? Его бил расстрелять… Мы — рабочий…

Он торопился, от волнения путался в словах.

— Ладно, — сказал Бунцев. — Разберемся.

— Я не есть фашист! — торопился солдат. — Нейн! Я — Вена! Понимайт? Остеррейх! Вена!

— Не хочется помирать-то, — сказал Телкин.

Бунцев искоса глянул на штурмана, но тот не заметил бунцевского взгляда.

— Остеррейх! — твердил солдат. — Нихт фашист! Рабочий! Мобилизация… Понимайт?

В ложбине тянуло холодком, но лоб солдата взмок.

— Рабочий! — тоскливо повторил солдат.

— Переведи, что его никто не собирается расстреливать, — приказал капитан Нине. — Если даст показания, правду скажет, мы его не расстреляем.

Солдат напряженно выслушал перевод, закивал, быстро-быстро заговорил, что-то объясняя Нине.

— Уверяет, все скажет, что нас интересует, — перевела Нина. — Говорит, что не хотел воевать, но у него жена, двое детей, побоялся скрываться от мобилизации… Просит сохранить жизнь. Обещает помогать.

— Вояка! — сказал штурман.

Бунцев нахмурился.

— А ты бы хотел, чтоб он до конца Гитлеру верным оставался? Думать надо, Толя! Это же все-таки не Крупп какой-нибудь.

— Да ладно! — сказал штурман. — Как в плен попадут — сразу они все рабочими становятся!

— Глупо. Посмотри на него. Факт, рабочий.

— Ну, пусть рабочий. А не попал бы к нам — завтра в нас стрелял бы.

— Верно, — сказал Бунцев. — Но он попал. Уловил разницу или доходчивей объяснить?

— Я улавливаю, — сказал Телкин.

— Ты зачем воюешь? — резко спросил Бунцев.

Штурман оторопело уставился на командира.

— Я спрашиваю, зачем ты воюешь? — повторил Бунцев. — Ты можешь мне ответить?

— Странный вопрос, — темнея от обиды, сказал штурман.

— Ну, тогда я скажу тебе, зачем я воюю, — сказал Бунцев. — Тебе трудно, видать, а я скажу… Я воюю за свою Родину, за свободу своего народа. А это значит, что и за свободу немецкого народа! И я не уничтожать немцев собрался, а от фашизма их спасти.

— Элементарно, — обиженно сказал Телкин.

— Вот и усвой эту элементарную истину, — посоветовал Бунцев.

Пленный напряженно вслушивался в разговор.

Торжественные похороны жертв русских парашютистов были назначены в Наддетьхаза на десять часов тридцать минут утра. Здание ратуши, где установили гробы с телами эсэсовцев, Миниха, Аурела Хараи, капитана Фретера и его водителя, с рассветом украсили траурными флагами и государственными флагами Германии и Венгрии.

В десять в ратушу прибыл оркестр городского гарнизона, и в зале ратуши зазвучали траурные марши.

На похороны явились чины СС, работники разведотдела армии, офицеры армейского штаба, верхушка салашистской организации Наддетьхаза.

Ровно в десять тридцать состоялась церемония прощания с погибшими.

Она не затянулась. События на фронте развивались слишком неблагоприятно, чтобы старшие офицеры могли оставаться в ратуше более получаса. Их ждали неотложные дела.

Тем не менее похоронный кортеж растянулся почти на полверсты: офицеры, которые не могли лично проследовать на кладбище, оставили для участия в процессии свои автомобили, а взвод немецких солдат и около роты охранников из «Скрещенных стрел», не считая оркестра, составили вполне внушительное сопровождение.

За гробами, установленными на пушечных лафетах и усыпанными хризантемами, истово дуя в трубы, ударяя в тарелки и барабаны, первыми шествовали музыканты.

За музыкантами медленно, по-черепашьи ползли автомобили. За автомобилями шли солдаты…

Штурмбаннфюрер Раббе считал для себя обязательным отдать последний долг Гинцлеру и его подручным. Машина гестаповца шла сразу же за автомобилем, принадлежащим генералу Фитингофу, и машинами заместителей командующего.

Раббе с каменным лицом сидел возле своего шофера. Событие требовало сосредоточиться на возвышенных мыслях, требовало отрешения от всех преходящих забот, и штурмбаннфюреру удавалось сохранять на лице выражение возвышенности и отрешенности. Но мысли Раббе были далеки от узких улочек, по которым шествовал кортеж и от самих погибших. В конце концов воскресить их Раббе не мог. Наиболее достойным ответом на смерть солдат и офицеров были бы не эти заунывные вопли труб, не эта жалкая мишура обряда, а поимка русских парашютистов, виновных в случившемся. Но как раз с поимкой и уничтожением парашютистов дело обстояло донельзя плохо. Вернее, их просто до сих пор не обнаружили…