Николай Наумов - Приключения 1976

Морозюк зябко повел плечом:

— Це так… Тилько оттиля в тыл як бы легче було, всэ пидальше… А зараз навстречу ему… — И признался: — Боязно, товарищ старшина…

— Ну, вояки! — крикнул Игнатьев с досадой и решительно вылез из траншеи. — Двигай за мной! Голову ниже!

Они поползли. Игнатьев, рывками подтягивая тело, вскоре был уже у куста, на который указывал Морозюк, и оглянулся.

— Поползаешь, чемпионом по акробатике станешь… — Игнатьев засмеялся и, увидев на кусте оставшиеся с осени кирпичные ягоды шиповника, протянул к ним руку.

И — отдернул ее, яростно и быстро прильнул к земле. Почти в тот же миг откуда-то донесся винтовочный выстрел. Пуля твердо ударила в ствол шиповника и лопнула. Куст закачался, сбрасывая снег.

— Тикай, старшина! — охнул Морозюк, вскакивая на колени.

— Лежать! — Игнатьев изо всех сил толкнул солдата, повалил.

И вовремя. Снова будто треснуло на морозе бревно, и рядом с Игнатьевым ударилась в мерзлую кочку вторая пуля. Брызнув острыми комками земли, она срикошетировала и, уходя в темнеющее небо, запела, как сорвавшаяся пила…

Игнатьев лежал неподвижно, прислушиваясь к тому, как торопливо стучит сердце прижавшегося к нему человека.

Время бежало — и полчаса, и час. Солнце, покраснев, уходило за горизонт. Они по-прежнему лежали у куста, и уродливая тень росла от них по борозде.

— Может, пополземо, товарищ старшина? — спросил Морозюк.

— Не на того мы нарвались, друг. Нельзя. Теперь лежи до темноты.

Когда оранжевая кромка волнистого горизонта погасла, Игнатьев зашагал в сторону блиндажа. Морозюк грузно топал за ним. Их окликнули. Игнатьев остановился.

— Напарник мой, — пояснил Морозюк.

— То я, Мамед, — негромко отозвались из темноты.

По корявым земляным ступенькам они ощупью сползли к блиндажу. От стены отделилась невысокая фигура второго бронебойщика.

— Раз кричу — почему молчишь? Два кричу — опять молчишь, — сердясь, фальцетом сказал Мамед. — Стрелять хотел.

— А стрелять, солдат, после третьего оклика полагается, — заметил Игнатьев.

— Сам знаю. Потому не стрелял, — отрубил Мамед. — А ты кто?

Морозюк пояснил. Мамед рассмеялся, хлопнул Игнатьева по плечу:

— Хороший человек! Я газету читал — смелый человек. Теперь с нами будешь?

— Пока с вами… — улыбнулся Игнатьев. — Что слышно, что видно, Мамед?

— Все слышно, товарищ старшина. Послушай, пожалуйста.

С немецкой стороны долетали неясные, приглушенные расстоянием голоса. Там пели, видно, хором. Песня была игривая, похожая на польку. Потом донесся обрывок плавной, печальной мелодии, исполняемой на инструменте с высоким певучим тембром.

— Немцы, что ли? — удивился Игнатьев. — Да они рядом!

— Двести метров. Я считал, — доложил Мамед. — Все слышно. Сейчас флейта играла. Уже три дня играла. Точно говорю. Я знаю. Сам играл, в кружке был. Все слышно, видно плохо.

— Что так?

— Немец на горе, мы под горой. Слышу — часа два будет — стреляют. Еще стреляют. Откуда? Кругом смотрю. Ничего не видно.

— Це вин нас с товарищем старшиной споймав, — вздохнул из угла Морозюк.

— Так и знал, так и знал! — воскликнул Мамед. — Почему, думаю, долго нет? Час нет, два нет. Искать хотел. Не могу искать — один остался.

— А не с бугра ли, где бочка пустая валяется, он стрелял, Мамед?

Мамед задумался.

— Вчора, колысь одного хлопчика ранило, я чув: оттиля пальнул, от бички, — подал голос Морозюк, — тильки левее да к их укреплениям ближе.

— Так, так! — обрадованно подтвердил Мамед.

Теперь задумался Игнатьев. Лежа под кустом шиповника, чуть было не ставшим для него и Морозюка роковым, и загадывая, где находится вражеский снайпер, он и тогда подумал, что опасность пришла оттуда, с этого пустынного, присыпанного снегом бугра с темной бочкой посередине. Да, да, и чуточку дальше, метров на двадцать, и в створе с бочкой. Это впечатление совпадало с мнением Мамеда и Морозюка. И новенькая санинструктор, которую тоже задела пуля, говорила Тайницкому о том же… А почему бы, собственно, немцу не устроиться там? Место удобное. Шестерых за три дня — куда удобнее!

— Свет у вас есть какой? — спросил Игнатьев. — Только так, чтобы незаметно…

В стене блиндажа была глубокая, как нора, ниша для отдыха, и Морозюк, шурша соломой, зажег там засунутую в ящик самодельную коптилку из гильзы бронебойного снаряда.

— Займемся геометрией, — сказал Игнатьев.

Подвинувшись в лаз, Игнатьев гвоздем нацарапал на притоптанном глиняном полу схему расположения батальона, отметил кружками то место, где они отлеживались с Морозюком, блиндаж бронебойщиков и бочку. Затем через нее процарапал прямую линию, обозначавшую предполагаемое направление вражеских выстрелов в сторону первого кружка. Потом прочертил — «тильки левее да к их укреплениям ближе» — линию к блиндажу. Две бороздки скрестились. Игнатьев воткнул в пересечение гвоздь:

— Вот!

Морозюк, с любопытством наблюдавший за ним, так и крякнул:

— Оно!

Игнатьев усмехнулся:

— Это, солдат, гвоздь, а попробуй возьми его пулей…

— Це правда…

Они помолчали, следя за тусклым пламенем коптилки.

— Стой! Кто идет? Кто идет, говорю? — встрепенулся вдруг Мамед, хватая автомат и высовываясь наружу. — Второй раз говорю, третий стрелять буду!

Погасив свет, Игнатьев и Морозюк тоже вылезли из ниши.

— Все в порядке, — успокоил их Мамед. — Пароль отвечает.

К ним быстро приблизилась неясная тень.

— Кто такой? — окликнул Мамед. — Почему не знаю?

— Не такой, а такая, — послышался в ответ женский смешок. — Принимайте медицину, хлопчики, Зина я, Смирнова, санинструктор. — И, сползая по ступенькам, передразнила Мамеда: — «Почему не знаю?». Кто это у вас незнайка такой?

Она присела на корточки, расстегивая повешенную через плечо сумку.

— Я бинты принесла, йод, вазелин от мороза и еще кое-что. Да, чуть не забыла, хлопчики: с сегодняшнего вечера принимать по две таблетки кальцекса. Для профилактики. От гриппа.

— Так на войне, я чув, хворобы не бывает! — Морозюк с неудовольствием принял из рук Смирновой небольшой сверток.

— Вы чуйте, что я говорю! — оборвала она. — Для профилактики, соображай.

В небе совсем близко громко хлопнула белая ракета. Зина, невольно отшатнувшись к стене, изумленными глазами проводила мерцающую светящуюся дугу.

Игнатьев увидел ее лицо и уже… не видел ничего, кроме этого лица, по которому торопливо скользили смутные блики… И даже когда ракета погасла и тьма снова поглотила их, он видел это лицо…