Дракоморте - Ирина Вадимовна Лазаренко

одинаково вцепившись руками в чёрно-зелёные, похожие на жёваную ряску волосы, покачиваются из стороны в сторону, смотрят на Илидора остановившимися глазами.

— Кьеллы. Здесь. Нет. — Он роняет слова, как тяжёлые монеты.

Полунники слышат слова, но смысл их теряется по дороге, растворяется в нагретом солнцем воздухе. Полунники своими глазами увидели низвержение древнего божества, за которым не последовало ничего, и в это нельзя поверить. Полунники не понимают, что они должны делать дальше, ведь низвергнуть божество могло только другое божество, но разве может им быть этот чужак?

— Кыш отсюда, — отрывисто велит он, и полунники, постоянно оглядываясь, поддерживая раненых, спешно растворяются в лесу.

На земле остаются лишь следы босых ног, капли крови и две дубины.

— Как ты сотворил сё? — с трудом выговаривает Ыкки, когда скулёж полунников теряется в подлеске.

Тело и голос всё ещё не слушаются Ыкки.

— Учуял под ней трясинник, — признаётся Илидор.

— Кьелла могла страшно покарать тебя, — с трудом сглатывая, выдыхает Ыкки, делает ещё один шатающийся шаг к Илидору. — Должна была покарать.

Илидор фыркает. На лице его досада, словно он жалеет, что всё закончилось.

— Зачем ты сотворил сё? Отчего хотел драки? — шёпотом спрашивает Ыкки.

Илидор не отвечает. Ыкки на подгибающихся ногах наконец подходит к Илидору и просительно подставляет покрытый блестящей шерстью бок. Илидор мгновение непонимающе смотрит на него, потом протягивает руку, с нажимом проводит по боку раскрытой ладонью, чуть зарывается пальцами в блестящую шерсть, и Ыкки с благодарно-блаженным выдохом растягивается у его ног.

Глава 14. Огнём и мечом

— Дурная то затея — идти до грибойцев со своими историями, — твердила Рохильда и назидательно потрясала пальцем. — Грибойцы вам не котули!

— Это ты ещё о чё-ум? — взмяукнула Тай и прижала к голове забинтованное ухо.

На Тай никто не обратил внимания.

— Бо у грибойцев своя правда про Храм наш великий и про воина-мудреца, — продолжала Рохильда. — Сильный зуб у грибойцев на воина-мудреца, ясно вам? Не можно идти к ним со спокойным лицом и сказывать свои истории!

Крупное поселение грибойцев, граница которого очерчена кругом тёмной земли, призывно маячит впереди. Шестеро жрецов и жриц, чьи истории про отца-солнце привели к Храму котулей, не слушают Рохильду. Они повторяют истории, оттачивают и без того отточенные интонации. Они готовятся принести свет солнца тёмному народу, грибойцам, которых уже когда-то пытался привести к свету воин-мудрец.

В те далёкие времена эта попытка привела к противостоянию, которое закончилось сражением в Башне. Рохильда говорит, грибойцы верят, что воин-мудрец высасывал жизни из умирающих и вплетал полученную силу в стены Башни, которая потому до сих пор и стоит целёхонькая и не открывает ворота перед старолесцами. Но детям солнца ясно, что такие истории — недостойная внимания чушь. Мрачные байки тёмного народца, которые должно развеять правильными историями, настоящими. Поведать истину: как добр и прозорлив был воин-мудрец, как даже в битвах он нёс свет солнца, и осколок его, горящий в груди очищающим пламенем, озарял…

— Если раздраконите грибойцев — они вас огнём пожгут, — твердила Рохильда. — Нельзя идти до них с такой упёртостью! Сколько я говорила уже! Да ещё когда тень хаоса очерняет нас оттого, что назвали мы своим другом драконище мерзкое!

У троих старолесских жрецов тоже имелись насчёт грибойцев какие-то мнения, но они не могли вставить и слова в неумолчный трубёж Рохильды. Рядом с бой-жрицей стоял Мажиний, сложив руки на груди и отбивая энергичным кивком каждое утверждение Рохильды. Вокруг них, сцепившись жгутиками, качались хорошечки.

— Сызнова повторяю: надобно становить тут лагерь и оставлять людей! Чтоб они длинно и повольно завязывали дружбу с грибами! Долго и повольно слухали их речи про наш славный Храм и терпеливо вплетали по шовчику свою правду. Малыми стежочками надо нести до грибов свою правду, не руша ихнюю враз! Не можна с грибойцами иначе, шибко много у них счётов к Храму!

Никто особенно не вслушивался в вопли Рохильды. Было у неё большое стремление драматизировать самые обычные события. Лучше бы предупреждала про настоящие, серьёзные опасности вроде хрущей, грызляков или шикшей, но на них Рохильда отчего-то не обращала особенного внимания, считая это зло чем-то само собой разумеемым.

— Будьте уверенны и убедительны, — напутствовал Юльдра жрецов, уходящих к грибойцам. — И не позволяйте тёмному народу смущать свои умы глупыми историями о солнечном пути и воине-мудреце.

Шестеро жрецов и жриц в голубых мантиях отправились к поселению грибойцев. Те ожидали, висели на ограде своего поселения, неизвестно от чего ограждающей. Торчали из всех дверей четырёхдверных деревьев-домов. У некоторых грибойцев в руках были странного вида фонари на длинных верёвках. Насколько можно было рассмотреть с такого расстояния — огонь в них плескался необычный, жидкий и словно живой.

***

В дороге Илидор то и дело возвращался мыслями к тому глупому котулю Ньютю, с которым они подрались в посёлке. Насколько же неприятно уродиться котулем в Старом Лесу, если за мелкую провинность тебя могут до смерти завялить на солнцепёке! И почему община так поступает со своими детьми? Это гораздо более жестоко, чем наказания для Плохих Драконов в эльфской тюрьме Донкернас! Плохие Драконы всего лишь веками живут в цепях в клетушках камер.

Илидор вспомнил Арромееварда и содрогнулся. Нет уж, подумал золотой дракон, пусть бы меня лучше завялили на солнцепёке, чем столетиями торчать в камере с кандалами на лапах и ждать, когда ж эти эльфы закончатся.

Ещё дракон ощущал неловкость, когда думал о предстоящей встрече с Юльдрой — наверняка тот не будет очень доволен поведением друга Храма и смятым панцирем жука. Возможно, сочтёт Илидора не слишком… не слишком… Словом, у Храма могут возникнуть недопонимания с таким вспыльчивым храмовником, каким оказался дракон.

Сам по себе гнев Юльдры пугал Илидора не больше далёких раскатов грома, но не оправдать доверие — это, оказывается, довольно неловко. А дракон вовсе не был уверен, что оправдал его.

Мысли вились и клубились вокруг дракона, и ещё он временами неожиданно для себя просто придрёмывал в седле, утомлённый долгой дорогой через лес. И думал о том, как здорово будет по возвращении поесть каши, в которой не попадаются шерстинки. А ещё Илидору хотелось уткнуться носом в волосы Фодель, пахнущие костром и мятным настоем — за время жизни в котульском посёлке в носу Илидора поселился невыводимый запах рыбы, пыли и шерсти. Не то чтобы